Существование и форма. Часть 2. Сергей Дмитриевич Домников

чувственности, которым располагает первобытное сознание, представляет нам вовсе не «слабое» мышление и, тем более, не «бедное» мышление. Сознание, нуждающееся в истине, но еще не знающее «истины достоверности себя самого», определяется Гегелем как руководствующееся «чувственной достоверностью» опыта. Широте и богатству этого «чувственного мышления», или «видения», и его эмоциональной насыщенности можно было бы позавидовать. Современный творческий человек способен немало почерпнуть для себя, изучая первобытные формы искусства и культуры. И рефлексы первобытности читаются во многих современных произведениях, особенно в кинематографической сфере творчества и визуальных жанрах искусства.

      Доисторическое прошлое, в котором этот способ мировосприятия формировался, являет нам принципиально иной образ человеческого существования. Располагающийся в мире человек еще не знает собственно «мира», его аффективный «мир» – это система собственных психосоматических комплексов и «ориентационных рефлексов», связывающих его с окружающими объектами посредством органов чувств и телесных навыков, усваиваемых с опытом. Мир здесь присутствует как возможность, как греза и интуиция, как протяженное и сопряженное с органами перцепции, продленное в мир социальное тело. Между чувственным ощущением, вызываемым воздействием вещи-объекта на органы восприятия, и качеством самого объекта, не существует различия. Человек, культивирующий опыт «чувственной достоверности», нуждается в непосредственной «осязаемости» проникающего его и объемлющего его мира, в котором постепенно определяется круг объектов его потребностей и интересов. В отношении с ними оформляются содержание и смысл его жизни. Предметность его мышления укоренена в непосредственность самих «чувственной данностей», в которых заявляет о себе предельная плотность обнимающей человека действительности и ее «беспредельность», постигаемая предельными возможностями человека. Невозможность для этого мышления полагания пределов в себе самом, обратная сторона этой «широты» и этой «плотности».

      В «Феноменологии духа» Гегель характеризует этот уровень «чувственной достоверности», служащий введением в тему «Сознание», следующим образом: «Конкретное содержание чувственной достоверности придает ей непосредственно видимость богатейшего познания, больше того, видимость познания бесконечного богатства, для которого одинаково не найти предела как тогда, когда в пространстве и во времени, где оно простирается, мы выходим наружу, так и тогда, когда мы берем какую-нибудь долю этого изобилия и путем деления входим внутрь ее. Кроме того, чувственная достоверность имеет видимость самой подлинной достоверности; ибо она еще ничего не упустила из предмета, а имеет его перед собой во всей полноте. Но на деле эта достоверность сама выдает себя за истину самую абстрактную и самую бедную. О том, что она знает, она говорит только: оно есть; и ее истина заключается единственно в бытии вещи (Sache). Со своей стороны, сознание в этой достоверности имеется только как чистое «я»; или я есмь тут только как чистое «это». Я, «этот», достоверно знаю эту вещь не потому, что я как сознание при этом развивался и многосторонне приводил в движение мысль. И не потому, что вещь, которую я достоверно знаю, в силу множества различаемых свойств, сама по себе есть богатое отношение или многообразное отношение к другим. Ни то, ни другое не имеет никакого дела с истиной достоверности; ни «я», ни вещь здесь не имеют значения многообразного опосредования – «я» не имеет значения многообразного процесса представления или мышления, и вещь не имеет значения многообразных свойств, – вещь есть, и она есть только потому, что она есть; она есть, – это то, что существенно для чувственного знания, и это чистое бытие или эта простая непосредственность составляет истину вещи. […]

      Среди бесчисленных различий, встречающихся при этом, мы везде находим главное различие, состоящее именно в том, что в чувственной достоверности сразу выделяются из чистого бытия оба названные «эти», «этот» как «я», и «это» как предмет. Если мы вдумаемся в это различие, то окажется, что я и предмет чувственно достоверны не только непосредственно, но в то же время и опосредованно; «я» обладаю достоверностью через нечто иное, а именно через вещь; а эта последняя достоверна точно также через нечто иное, а именно через “я”…».2

      Способность абстрагирования для этого способа мышления определяется его способностью представления себя разными «формами мысли», которые «считываются» с окружающих человека «форм жизни». Перед нами – та самая способность «быть другим», которая определяется уже привычкой (даже навыком) мыслить себя не в качестве существования мыслью (как у Декарта), а в качестве любого способа существования, который мышление адаптирует к собственным способностям мыслить. Для этого способа мышления «быть птицей» уже означает разработку принципов и правил существования птицей, которые выявляются из длительного наблюдения за повадками птиц и их поведения в разных условиях и обстоятельствах.

      Этиологические рассказы первобытных народов проникнуты богатейшей информацией о флоре и фауне тех регионов, в которых они проживают. При этом не остается никакого сомнения, что актуальность этих наблюдений имеет характер не формального знания, а выступает в качестве

2

Гегель Г.В.Ф. Феноменология духа. СПб.: Наука, 2006. С. 51-52.