Малюта Скуратов. Николай Гейнце

в страхе оба путника. Добежать бы надобно, да полянка-то ясная опять вдаль ушла, – чуть виднеется, в лесу же мрак сгустился еще непрогляднее, еще ужаснее.

      Медленно выходит на тропинку громадный матерый серый волк, глазища горят зеленым огнем, из полураскрытой пасти глядит кровавый язык, облизывает он им губы красные в предвкушении добычи.

      Прет он прямо на княжну и на Якова Потаповича.

      Снова заслоняет последний княжну своею могучею грудью, вынимает из-за пояса длинный нож, и не успевает «серый» облапить его, как вонзает он нож ему в грудь по самую рукоятку.

      Задрожал зверь, застонал диким голосом, и от этого стона весь лес как бы вздрогнул, а эхо гулкое тот стон на тысячу ладов повторило, – упал «серый» бездыханный к ногам Якова Потаповича.

      Глядит тот и дивуется – у волка-то голова змеиная.

      Поглядел Яков Потапович на княжну, стоит та веселая, радостная и приветливо ему улыбается.

      Собрались дальше идти, ан дорога-то загорожена – мертвый зверь поперек лежит, от ствола до ствола во всю длину протянувшися.

      Перешагнуть его надо, да взял Яков Потапович княжну, перевести хотел, а она вся побледнела, задрожала, не идет – упирается.

      Схватил он ее на руки, да с ношей драгоценной и перескочил через зверя прыжком молодецким.

      Глядь, они на самой полянке очутились перед воротами обители.

      Гулко звонят Божьи колокола, а из-за ограды доносится до них стройное пение.

      Посмотрел Яков Потапович на себя и на княжну – оба они в белоснежных одеждах: ни кровинки на них не виднеется.

      Тихо тяжелые ворота обители отворяются – храм Божий, весь освещенный внутри, а снаружи озаренный лучами солнечными, предстает перед глазами путников.

      Вдруг по лесу, что позади их остался, раздается свист неистовый. Обернулся Яков Потапович – и в тот же миг и обитель, и княжна – все исчезло; остался он один среди светлой поляны, а на ней кругом, насколько видит глаз, ничего, кроме травы зеленой да цветов лазоревых.

      По лесу же, вместо свиста, злобный хохот так и раскатывается.

      Проснулся Яков Потапович весь в холодном поту – темная ночь глядит в окно.

      Осенил он себя крестным знамением и снова заснул.

      И снова весь сон ему привиделся.

      Проснулся он – поредела лишь немного ночная тень.

      Опять засыпает он, и опять тот же сон ему видится.

      Просыпается он и в третий раз – чуть брезжущий свет зимнего утра в окно врывается.

      Хочет он заснуть еще раз и не может – с боку на бок лишь ворочается.

      Заря утренняя уж на небе загорелась.

      Встал Яков Потапович, оделся, в сени пошел, умылся ледяной водой и вышел на двор смотреть, как утро с ночью борется, как заря ночную тень гонит взашей.

      Прошел он широкий двор, вошел в сад, к реке стал спускаться, к той калиточке, где восемнадцать лет тому назад лежал он в корзиночке, неизвестно кем на произвол судьбы брошенный.

      «Плакала ли о нем его родимая матушка? Может, до сей поры,