Первый русский самодержец. Николай Гейнце

в преступление самой показываться жениху, бросились встречать жданных гостей.

      Девушки между тем запели:

      Вылетал сокол ясный на долину,

      Он искал соколицу, девицу,

      Он сыскал себе...

      – Анютка! Палашка! – кричала старуха своим девкам. – Ступайте, бегите скорей принимать кульки с гостинцами от жениха! Накрывайте столы. Пойте, пойте, девицы!

      Девушки заливались.

      Вошел Фома с несколькими незнакомцами.

      – Что это? – угрюмо проговорил он. – Чего вы вопите? Гасите светцы и замолкните, теперь не до вас!..

      – Как! Да что это ты затеял? – подхватила Лукерья Савишна, пятясь от него и раскинув удивленно руками. – Зачем гасить светцы, да замолкать песням? Что ты ворожишь, или заклинать кого хочешь в потемках? Так ступай в свою половину, а в наши дела, жениха принимать, не мешайся.

      – Жених ноне не будет! – грубо буркнул Фома и стал усаживать своих гостей, из которых один пристально и жадно вперил свои взоры в бледную, томную Настю.

      – Чтоб тебе самому попритчилось, старому лешему! – проворчала про себя старуха. – Почему же? Что же ему подеялось? Не хворает ли он и помнит ли слово клятвенное? – пристала она к мужу с вопросами уже вслух.

      – Нечистый его знает, отвяжись от меня! – закричал на нее Фома.

      – И ты от меня с своей челядью сгинь с глаз долой! – не осталась в долгу Лукерья Савишна.

      – Баба! – крикнул еще громче Фома. – Я вижу, у тебя волос долог, да и язык не короток, замолчи, а не то я его совсем вытяну или укорочу.

      – Да что ты взаправду рассерчал и озлобился на меня без пути, уж нельзя и слово вымолвить! Мы ждали жениха, а не тебя с этими, – сразу понизила она тон.

      – Чурчило более не жених моей дочери! Слышишь ли? Теперь об нем более ни слова. Скажи это Насте, чтобы и она не смела более помышлять о нем.

      Старуха всплеснула руками, а Настя, сама услыхав свой приговор, дико взглянула на отца изумленными, помутившимися глазами и бледная, как подкошенная лилия, без чувств упала на пол.

      – Что ты, варвар, старый, что слово, то обух у тебя! Батюшки-светы! Сразил, как ножом зарезал детище свое... Разве она тебе не люба! – кричала и металась во все стороны Лукерья Савишна, как помешанная, между тем как девушки спрыскивали лицо Насти богоявленской водою, а отец, подавляя в себе чувство жалости к дочери, смотрел на все происходящее, как истукан.

      – Что же теперь добрые люди скажут? Вот сердечный твой сынок старший, Павлуша нелюдимый, знать, более тебе по нраву пришелся! Тебе нужды нет, что он день-деньской шатается, да с нечистыми знается. Нет же ему моего материнского благословения! От рук он отбился, уж и церковь Божию ни во что ставит! Али его совесть зазрит, что он туда ноги не показывает? Али его нечистые закляли? Али сила небесная не пущает недостойного в обитель свою? Намедни он... – вопила старуха.

      – Что ты отходную, что ли, читаешь дочери? – мрачно сквозь зубы прервал ее Фома, сурово сдвинув брови.

      – Ахти, мои родные! Сгубил тебя варвар, мою крошечку!.. Заплатит ему Бог... – стала было причитат�