Первый русский самодержец. Николай Гейнце

это несогласие с нею Шуйского.

      – Князь, – воскликнула та, сверкнув глазами, – к чему же и на что употребляешь ты свое мужество и ум? Враг не за плечами, а за горами, а ты уже помышляешь о подданстве.

      Князь Василий в свою очередь распалился гневом, заметя ее сношение с Зверженовским.

      – Мы верили тебе, боярыня, да проверились, – заговорил он. – И тогда литвины сидели на вече чурбанами и делали один раздор! Я сам готов отрубить себе руку, если она довременно подпишет мир с Иоанном и в чем-либо уронит честь Новгорода, но теперь нам грозит явная гибель... Коли хочешь, натыкайся на меч сама и с своими клевретами.

      – Но и самосуда мы не потерпим! Сколько веков славился Новгород могуществом своим, и каким же ярким пятном позора заклеймить его и себя, когда без битвы уступим чужестранным пришельцам те места, где почивают тела новгородских заступников и где положены головы праотцев наших! – важно сказал тысяцкий Есипов.

      – Боже оборони и слышать об этом! – воскликнул Шуйский. – Первая рука, которая протянется за нашей хранительной грамотой, оставит на ней пальцы. Но зачем же самим заводить ссору?

      – Да исчезнет враг! – раздались возгласы посадников и народа.

      – Родька, – сказал тысяцкий, обращаясь к подьячему, – прочти-ка еще порасстановистее запись великого князя.

      И Родька громким голосом прочел еще раз.

      Все снова ужаснулись, и даже самые мирные граждане, расположенные к великому князю, повесили головы.

      – Ишь, требует веча! Самого двора Ярославлева. Мы и так терпели его самовластие, а то отдать ему эти святилища прав наших. Это значит торжественно отречься от них! Новгород судится своим судом. Наш Ярославль Великий заповедывал хранить его!.. Месть Божия над нами, если мы этого не исполним! Московские триуны будут кичиться на наших местах и порешат дела и властвовать над нами! Мы провидели это; все слуги – рабы московского князя – недруги нам. Кто за него, мы на того!

      – Проклятие, проклятие двоедушным косноязычникам Назарию и Захарию. И когда мы обсылались через них с московским князем? Это голая ложь! Анафемы! Сам владыко произнес это.

      – Да что владыко? Он за князя подает голос, стало быть, супротив нас!

      Таковы были разнообразные возгласы народа, подстрекаемого Марфой и ее сообщниками.

      Лишь немногие члены веча задумчиво молчали.

      Начавшийся нестройный шум голосов вызвал владыку Феофила, который, пробравшись сквозь почтительно расступившуюся перед ним толпу, воскликнул:

      – Необузданные мятежники! Зачем же вызвали вы меня из моей смиренной кельи на позорище мятежа? Нет вам моего благословения; делайте что хотите. Горе вам, непослушные! На начинающих – Бог!

      Голос его был заглушен дикими криками, и он быстро удалился, всплеснув руками.

      – Суетная земля! – был его заключительный возглас.

      Тогда воспрянула Марфа. Шуйского она не так опасалась, как Феофила, но заметив и к последнему холодность народа и победу своих широкогорлых соумышленников,