ДНЕВНИК ЖЕНЫ МОБИЛИЗОВАННОГО. Право на счастье в любые времена. Оксана Берлова

в девятом часу утра по московскому времени у Лёши, моего мужа, зазвонил телефон. Я сидела в зале на своём новеньком (и сразу обожаемом) зелёном диване и видела, как он разговаривает с кем-то. Мне показался странным этот звонок, но я улыбалась Лёше в ответ на его взгляд. Помню, как он развеселился, когда понял, что звонят из военкомата и просят срочно прибыть. Смеялся – и говорил в трубку, что вернётся только пятого-шестого октября, не раньше. Но в ответ услышал, что прибыть необходимо ровно через пять дней, 26 сентября, а иначе последствия будут печальными.

      После того, как разговор закончился, мы ещё какое-то время острили по этому поводу. Возвращаться не планировали: впереди ещё две недели полноценного отдыха, и в квартире почти всё готово, чтоб остаток отпуска просто кайфовать.

      И в обычной-то жизни мы не смотрели телевизор, разве что избранные фильмы, а в отпуске и подавно к нему не подходили. И конечно, не знали про объявление мобилизации.

      Но вот, постепенно успокоившись от неожиданного звонка, включили телевизор – и я обомлела. В груди всё сжалось, а в теле, где-то внутри, появился лёгкий тремор, который то нарастал, то стихал. Стало понятно, что всё это уже не шутки, дело гораздо серьёзнее, чем мы себе представляли на первый взгляд. Но тогда мы ещё не догадывались насколько.

      Я испугалась. Если честно, то я мало что помню, какое-то время ощущала себя, словно в тумане. Помню, что беспрестанно катились слёзы, вот просто постоянно; казалось, что они не закончатся никогда. Они просто лились и лились, и я ничего не могла с ними сделать. Помню какие-то звонки, разговоры, в основном Лёшины. Помню, что мы всё время обсуждали наше положение и выдвигали самые разные идеи, как поступить с отпуском. От «забить и продолжить отдыхать» – до «выезжать прямо сейчас».

      Лёша, который, в отличие от меня, сохранял адекватность и рассудительность, предложил самому слетать в Тюмень на один день, двадцать шестого числа явиться в военкомат и вернуться обратно в Анапу. На дорогу ушло бы около трёх дней. Но этот вариант я отмела почти сразу, потому что не понимала: вернётся ли он?

      Не помню, как прошёл этот день. К вечеру, когда казалось, что от информации, мыслей и слёз голова вот-вот взорвётся, у меня случилась первая в жизни паническая атака. В прямом смысле слова нечем стало дышать, я начала задыхаться. Сердце заколотилось так быстро и шумно, что, казалось, вибрации от него отдают в каждую клеточку тела. Грудная клетка будто сжалась, стиснула и сердце, и лёгкие, тело покрылось холодным потом. Я уже не понимала, жарко мне или холодно. В глазах помутнело, меня тошнило от попыток переварить информацию, хотелось встать и бежать, бежать, бежать. Но тело не слушалось: оно оцепенело, онемело полностью, кроме одной руки, которой я держала себя между горлом и грудью, потому что казалось: вот-вот – и я совсем перестану дышать. И слёзы, слёзы, слёзы…

      Дошло до того, что Лёша больше испугался последствий моей реакции, чем мобилизации. Я пыталась восстановить дыхание – получалось с трудом. Тогда Лёша сказал, чтобы я обратилась к кому-нибудь из своих психологов, товарищей по учёбе, и тем самым