Добренькая, или Замаскированный урод. Ольга Александровна Никулина

Я вижу, что вы цепляетесь за всех этих отверженных, как за спасательный круг, потому что если у вас это отнять, то ничего значимого в вашей жизни больше не останется. Вы пусты.

      Врач еще раз с иронией взглянул на нее, а потом исчез в недрах скорой. Машина тронулась с места, а Леля смотрела ей вслед и чувствовала комок в горле. Только не плакать! Только не плакать! Но слезы уже подступили к горлу, перекрыли дыхание. Какое там не плакать! Горькое неумолимое рыдание уже рвалось из ее груди. Она прикрылась зонтом от нескромных взглядов редких прохожих и пошла, почти побежала домой, глотая слезы, подвывая от рыданий, душивших ее. Дождь и слезы – одна сплошная влага кругом и боль, и горечь – все это переполняло ее душу, заставляло жалеть саму себя. Неужели так видно со стороны, что она не замужем, что она одинока, что несчастна? Как этот врач узнал о ее несчастье, неприкаянности, потерянности? Как он уловил ее несуразную суть? Хотя, если честно, Леля ведь давно уже поняла о себе, что вся ее нормальность и благополучность только ширма. Давно уже не была она ни нормальной, ни благополучной. Она одна из лузеров, которых когда-то опекала в школе, одна из несчастненьких, которым всегда помогала. Но ей, ей никто и никогда не помогал! Почему так? Почему только она одна утешала всех словом, делом, а как же она сама? Почему никто никогда не видел, что ей плохо? Ни подруга Наташка, ни мама родная – никто никогда не понимал ее мук и страданий. Только она вечно всех выслушивала, утешала, давала вдохновляющие советы. А ей-то что ж никто не помогал никогда? Неужели теперь и со стороны видно, что она совсем уж одинока и неприкаянна? Неужели это так заметно?

      Прохожие шарахались, увидев ее искаженное рыданием лицо, и Леле это было непонятно. Если бы она увидела кого-то плачущим, то кинулась бы на помощь, спросила бы, что случилось, чем можно помочь, а эти люди только шарахаются от нее, когда ей так плохо и одиноко. Ну хоть бы кто помог!

      – Девушка, что с вами? – услышала она над ухом мужской голос. Какой-то дед решил помочь ей, но Леля дернулась от него в сторону, не желая никого видеть и слышать. Наверное, она сама виновата, что так одинока, потому что всегда, когда ей плохо, предпочитает забиться куда-нибудь и в одиночестве переживать свое горе. Так чего ж ей пенять на людскую черствость по отношению к себе самой? Никому не открывается, никого не впускает к себе в душу! Сама, все сама… Она же нормальная, не лузер какой… Хотя именно она и есть настоящий лузер по жизни…

      Дома Леля упала в бессилии на кровать и долго рыдала, не в силах унять жалость к самой себе. Вся ее жизнь вставала перед ее глазами, и ничего не было в этой жизни стоящего. Ничего. Даже ее доброта, которой она так гордилась, и на что единственное опиралась, оказалась чем-то постыдным и ненужным. «Вы не тот человек, который может помочь. Вам самой нужна помощь», – вспоминала она слова врача. И ведь он прав! Он действительно прав! Она помогала другим, потому что видела в них саму себя, их боль была ее болью. И она помогала, пытаясь через других помочь самой себе. Но все эти попытки оказались тщетными. Ни себе не помогла, ни другим. Только голуби да воробьи на ее харчах год от года