Приют гнева и снов. Карен Коулс

Диамант щелкает пальцами. – Сосредоточьтесь на кольце, пожалуйста.

      Окровавленная вода почти исчезла, впиталась в половицы. Будто ее и не было.

      – Кольцо, – напоминает Диамант. Оно движется вперед и назад. Вперед – назад, блестит на свету. Это падающая звезда, бриллиант.

      – Кроме него, нет ничего больше, в целом мире, – говорит он. – Только кольцо. – Туда – сюда, снова и снова. Я стараюсь оторвать от него взгляд, но не могу. Спокойный голос отчетливо слышен, и я все еще в сознании. Гипноз не сработал. От облегчения мне хочется рассмеяться, но не получается выдавить ни звука, и глаза все еще неотрывно следят за этой звездой – влево, вправо, влево, вправо – будто связанные с ней невидимой нитью.

      – Когда я начну отсчет, вы почувствуете, как веки тяжелеют, вам захочется закрыть глаза.

      Я не закрою. Я не закрою их.

      – Когда я досчитаю до десяти, вы полностью расслабитесь. Один.

      Глаза тяжелеют, но я держу их открытыми.

      – Два.

      Глазам больно. Я так устала, что…

      – Три.

      Блаженное облегчение приходит, как только веки смыкаются.

      – Расскажите мне о своем детстве, – просит он. – Вы были счастливы тогда?

      Мои губы шевелятся сами собой.

      – Какое-то время да.

      – Возвращайтесь в это время… Видите свое безопасное место?

      – Нет, – отвечаю я, потому что ночью на болоте небезопасно. И он там, этот человек, вот он восстает из илистых вод, усмехаясь, скаля свои черные зубы.

      – Расскажите мне, что вы видите, – настаивает Диамант.

      – Ничего.

      – Подумайте о своем детстве, своей семье.

      И я соскальзываю дальше, но не в темноту, не в страх, а туда, где светло и солнечно. Кто-то держит меня за руку, кто-то очень высокий. Я чувствую прикосновение его теплой и грубой кожи, и я счастлива. Я в безопасности.

      Трава щекочет мои руки. Этот высокий человек, которого я люблю, несет в ладони сиренево-голубой цветок.

      – Короставник полевой. – Протягивает он мне.

      Я глажу его, чувствую мягкость лепестков.

      – Короставник.

      – А этот… – он указывает на масляно-желтый цветок внизу, – называется птичий трилистник. У него три листочка, видишь?

      Я вижу. Вижу листья, и цветы, и пестрый калейдоскоп бабочек, поднимающийся к самому небу, – красный и оранжевый, синий и белый, и небо, такое синее-синее.

      – Ты – копия своей матери. – Отец смотрит на меня. – Она была умна, умна, как любой мужчина, но мир не был готов принять ее. У тебя все будет иначе. Ты будешь учиться, поступишь в университет. Хотел бы я, чтобы у твоих братьев были твои способности.

      А вот и они – три мальчишки несутся по полю наперегонки с криками и смехом.

      – Безнадежны, – произносит отец, но не скрывает улыбки. Да и как ему не улыбаться, глядя на этих крепких мальчуганов, полных радости и жизни?

      Из мира уходит тепло, он блекнет и теряет краски – и вот мои братья и отец исчезли. Я оглядываюсь по сторонам.

      – Папочка,