Каверна. Тенгиз Юрьевич Маржохов

предпоследним заводили, Курд за мной.

      Вижу, ступить некуда, битком… на полу баулы, ногу не поставить.

      Принимающий орёт:

      – Заходи! Заходи скорее!

      – Куда, начальник? Не видишь, ногу некуда поставить? Мужики, раскидайте баулы.

      Вдруг удар по затылку. Падаю внутрь. На меня падает Курд. Решка (решётка) закрывается под громкий мат.

      – Чё ты морозишь? Конвой провоцируешь, – недовольно бубнит Курд, пытаясь распутать руки, ноги и приземлиться.

      Я тру затылок. По любимой шишке попало. Почему вечно по любимой шишке попадает?

      – Курд, чем ты недоволен? Говорю же, ступить некуда!

      – Да вижу…

      – Ну а чё тогда?! – досадую я. – Мужики, вы тоже… видите, набивают, баулы покидали бы на третий ярус.

      Молчат, смотрят и молчат.

      «Ну, их! – думаю. – Что с них взять?»

      Тронулись, катимся, стало посвежее. А то, июль месяц, жара под тридцать. Недаром бывалые каторжане говорят – по этапу летом лучше не ходить.

      Перевели дух, успокоились, полезли по сидорам, чай подаставали.

      – Эх, кипяток бы… Ништяк было бы, – проговорил кто-то.

      – Попросим, может дадут?

      Начались дискуссии, кто должен попросить, и у кого из конвоиров. Какой-то неразочаровавшийся начал объяснять:

      – Сейчас закон поменялся, кипяток должны носить три раза в сутки. Когда солдатики конвоировали, они не должны были, но кипяток и чай давали. Можно было договориться за деньги и на запрет (алкоголь, наркотики). Вообще, они сговорчивее были. Им маклю (сувенир) какую подгонишь, они и рады. А эти, вольнонаёмные, контрактники, злые, как собаки, хотя им зарплату платят. Те-то по службе страдали, а эти деньги зарабатывают.

      Проходил дежурный.

      Неразочаровавшийся, Слава по имени, худой, весь синий (в наколках), с добрыми голубыми глазами, начал приласкивать:

      – Начальник, можно вопросик? Кипяток бы организовать, чаю попить.

      – Что?! Какой чай на хуй?! Совсем оборзели кашлюны! Сидите тихо!

      – Ну, начальник… положено ведь, – поддержал Славу Горбачёв.

      – Молчите, черти, а то окно закрою! – прокричал дежурный и пошёл дальше громыхать сапогами по проходу.

      Слава вздохнул и говорит:

      – Злые, не повезло нам.

      – А мы чай сушняком будем, – не упал духом Горбачёв. – Всегда раньше, по козлячему конвою, сушняком бодрились.

      – Как это, сушняком?.. – удивился я.

      – Как? Да так. Жуй чай и глотай. Сам поймёшь, – пояснил Горбачёв.

      – Горбачёв знает… Да, Горбачёв? – сказал Курд и насыпал заварку чая в ладонь, отобрал брёвна и засыпал в рот.

      – Чё за погоняло (прозвище), Горбачёв? Или это фамилия? – поинтересовался я.

      Но Горбачёв молчал, жевал сушняком чай и молчал.

      – Чё ты молчишь? Почему тебя Горбачёвым погоняют?

      Он поднял голову, убрал чёлку со лба.

      – Вот, почему…

      Я присмотрелся сквозь полумрак. У него на лбу кривым шрифтом было набито «Горбачёв», длинная чёлка скрывала это. Причем «Горбач» было