Мятежное православие. Андрей Богданов

возвышены, не по истине изгнаны и оскорблены». Что ж, заключает писатель, «желая воздаяние от Бога принять, будем принимать бьющего, как милующего, и поносящего, как хвалящего». Этими словами, прежде обращавшимися Хворостининым к тени патриарха Гермогена, князь еще раз указывает нам, что пишет не просто предисловие, а обоснование своей позиции в конфликте с церковной властью.

      Легко представить себе, что, открыто излагая свою позицию перед судилищем, перед патриархом Филаретом, который даже «божественное писание отчасти разумел», литератор предопределял свой приговор. «Ученый – значит еретик! Читает латинские книги – значит изменил своей вере!» – считали судьи. Поистине права народная мудрость: «Тяжел камень, и песок тяжек, но гнев дурака тяжелее обоих». Хуже того, Хворостинин не сдавался и не спешил покаяться. В заточении он пишет знаменитое «Изложение на еретики злохульники», формально направленное против папского престола, в действительности же обличающее общие пороки христианской церкви{25}. Из него мы подробнее узнаем, какие слова бросил Иван Андреевич в лицо своим обвинителям на освященном соборе в Москве.

      «Изложение» опиралось на источник – южнорусский стихотворный полемический трактат, ныне известный ученым в двух редакциях. Но труд Хворостинина – не перевод, как считалось. Прежде всего, он почти на треть обширнее, а то, что было взято из источника, сильно переделано. Лишь немногие строки украинского трактата использованы в оригинале: остальные имеют значительные изменения, отражающие и поэтические пристрастия русского литератора, и его идейную позицию. Она для нас наиболее интересна, хотя нельзя не отметить, что как поэт Хворостинин стоял у истоков русской стихотворной культуры, а его поэма – крупнейшее из ранних отечественных стихотворных произведений, новаторское по форме стиха{26}.

      Сочинение Хворостинина подписано, причем, во избежание утраты имени автора, он несколько раз назвал себя в акростихах (когда текст читается по первым буквам строк). Автор сознательно отказался от свойственной древнерусской литературе анонимности, ибо излагал личные взгляды, защищал собственную позицию. «Огнепальная погружает меня жития сего волна!» – писал Иван Андреевич, продолжая все же бороться за познанные им истины.

      Не раз подчеркивая свою идейную связь с христианскими святыми, стихотворец сравнивает с их мучениями свои муки:

      Муками и злыми томлениями осудили

      И воинов множество на мя вооружили.

      Велика была гнева их волна,

      Я обличитель был ереси их издавна

      И хотел нечто оставить народу,

      Христианскому священному роду…

      Простер руку мою на спасение,

      На еретическое известное потребление,

      И вместо чернил были мне слезы,

      Ибо закован был того ради в железы.

      В темницах пробыл много,

      Время там был долго[1].

      Между

25

Там же. С. 38–80.

26

Об источниках и форме «Изложения» см. новейшее исследование: Анашкина Н.В. У истоков русского виршеписания (Наблюдения над стиховыми формами И. Хворостинина). МГУ. Филологический факультет. М., 1988. Деп. в ИНИОН АН СССР № 32999 от 09.03.88.

1

Напомню, что в трудных для понимания местах цитаты мной адаптированы. – А. Б.