Люся, которая всех бесила. Тата Алатова

знала: на практике ни один из них не работал.

      Лена продолжала свой рассказ – о дальнобойщиках, о Вите, который приютил у себя бродяжку, о том, как ей было с ним хорошо, а ему с ней – с каждым днем все хуже.

      Люся слушала и слушала, и ей было так жаль эту бедную девочку, так хотелось ее обнять, утешить, что она очнулась, только когда протянула руки сквозь прутья и ощутила ледяное прикосновение.

      Замерев, Люся вгляделась в тонкое изящное лицо, спрашивая себя: понимает ли русалка, что делает, или действительно все еще думает, что жива, и искренне не догадывается, отчего ее сожителя увезли на «скорой»?

      – Дело в том, – Люся отодвинулась, не спуская глаз с собеседницы, – что ты действительно умерла на той стройке, Лен. Но твоя обида была так велика, что не отпустила тебя дальше. Ты стала русалкой, и на рассвете тебя казнят.

      Лена захлопала мокрыми ресницами, хорошенькая мордашка выглядела совершенно несчастной.

      Возможно, Люся напрасно омрачила последние часы ее посмертия, но ведь она затеяла это интервью и обманула Михайлова не только ради повышения охватов. О психологии нежити ученые спорили до сих пор, и было по-настоящему интересно узнать чуть больше.

      – Русалок казнят всегда, – продолжила Люся спокойно, – как и трясовиц, хоть те и выглядят невинными детьми. Навей же обычно просто ставят на контроль. Жизнь ужасно несправедлива. Ты ведь не сделала ничего плохого. Ты ведь жертва, да, Лен?

      И тогда сквозь нежные черты проступило нечто хищное, потустороннее, смертоносное. Оскал исказил бледные губы, а в глазах замельтешили болотные огоньки.

      Голова Люси дернулась, когда некая невидимая смрадная волна окутала ее, навалились слабость и усталость.

      – Тебе полегчало? – спросила она и встала.

      И хотя ее чуть пошатывало, пока она шла по коридору за Михайловым, Люся ликовала.

      Это будет потрясающий материал.

      – Напомни Лихову, чтобы он спустил разрешение на визит, – напомнил Михайлов.

      – Конечно, – с легким сердцем ответила Люся и помахала ему на прощание.

      «Новый глава отдела видовых нарушений в юности имел проблемы с законом», – писали ее журналисты. Они откопали и видео с трясущимся студентом Ветровым, и то, что он отсидел всего полтора года из пяти, и интервью со сбитой женщиной, которая годами училась ходить заново. Костик даже упомянул бабушку Ветрова, мать папы-губернатора, брошенную всеми. Папа-губернатор бежал, поджав хвост, в Москву, где затерялся в многочисленной толпе околоправительственных прихлебал. Внук отправился в места не столь отдаленные, а старушка осталась одна. В городе, где ее фамилия стала ругательной и где все друзья и знакомые смотрели с презрением.

      «Бедная женщина, – писал Костик, – вот уже пятнадцать лет не выходит из дома. Навестили ли ее родственники хоть раз за все эти годы?»

      Вздрогнув, Люся еще раз перечитала про пятнадцать лет и позвонила своей соседке по лестничной клетке Нине Петровне. Той самой, с которой они уже много лет жили, не закрывая между собой дверей. Той самой, которая пересказывала ей сериалы и поила соком из сельдерея.

      – Люсенька! –