Избранное. Молодая Россия. Михаил Осипович Гершензон

он не хочет делать все, что может, и едва ли способен на это, даже при ассоциации труда»; главное зло он видел в том, что «нет стремления жить лучше»{195}. Вскоре после пожара фабрики, в 1856 году, он навсегда покинул Россию.

      Огарев сам – полнее и красноречивее, чем мы могли бы это сделать, – подвел итог своей практической деятельности в России. По всей вероятности, в годы акшенского эксперимента (1847–1849 гг.) написал он начало стихотворной повести под заглавием «Деревня»{196}. Ее сюжет – именно этот его неудавшийся опыт. После изучения философии в Берлине, объехав Европу и изнуренный несчастной любовью, Юрий возвращается в Россию и поселяется в своем родовом поместье, задавшись целью:

      Познанья, ум и жажду дел,

      Которой цели не умел

      Определить доселе верно,

      К тому направить, чтоб село

      Его трудилось и цвело,

      Чтоб грамоте учились дети

      И мужики умнели бы без плети.

      К этой цели он идет теми же двумя путями, которыми, как мы видели, шел Огарев: учреждает школу, а главное, старается заменить барщину платным трудом. Поэма осталась неоконченной, но среди бумаг Огарева сохранилось следующее «Письмо Юрия»[130]:

      Мой друг! Я думал сделать много!

      Я думал, здесь себе исход

      В труде рассчитанном найдет

      Ума немолчная тревога,

      Подобно, как пары. Стремясь,

      Для цели движут тяжесть масс,

      Иначе в пустоте окружной

      Разносятся бессильно и ненужно.

      Бразды правленья взял я в руки,

      Изгнав уныние, как грех,

      С надеждой юной на успех,

      С запасом мысли и науки,

      Желаньем лучшего томим,

      С тем уважением прямым

      К лицу, к его правам, свободе,

      Которое хотел вселить в народе.

      Я думал, барщины постыдной

      Взамен введу я вольный труд,

      И мужики легко поймут

      Расчет условий безобидный.

      Казалось, вызову я вдруг

      Всю жажду дела, силу рук,

      Весь ум, который есть и ныне,

      Но как возможность, в нашем селянине.

      Привычкой связанный ленивой,

      Раб предрассудков вековых,

      В нововведениях моих

      Следы затеи прихотливой

      Мужик мой только увидал

      И молча мне не доверял,

      И долго я на убежденье

      Напрасно тратил время и терпенье.

      И – как мне это было ново! —

      Чтоб труд начатый продолжать,

      Я должен был людей стращать!

      Пойми насквозь ты это слово:

      Я должен был стращать людей!

      И чем же? – властию моей,

      Которой от души не верю,

      Которою я гадко лицемерю.

      Да! Гадко! Гадко и бесплодно!

      Я этим верить приучу

      Во власть мою, а хлопочу

      Дать почву вольности народной!

      И впереди моя судьба —

      Увидеть прежнего раба

      Там,

195

Огарев Н. П. Астракову С.И. 26 января 1854 г.: «Мое пребывание на фабрике навело меня на разные размышления. Во-первых, как была бы выгодна фабрика на ассоциации труда, для всех участвующих лиц, а во-вторых, как крепостничество портит русского работника. Уверенный, что его никак нельзя прогнать за тунеядство, он не хочет делать все, что может и едва ли способен на это, даже при ассоциации труда. Косность неимоверная. <…> Когда нет стремления жить лучше, – о, что же остается? – возмутительная мера – власть, или уничтожение фабрикации» (Полярная звезда. 1881, февраль. С. 29).

196

Огарев Н. П. Деревня. (Повесть), 1847, первая половина. Не окончена.

130

Печатается полностью впервые. Рукопись черновая, кое-где стих не отделан или даже не окончен. Взятое в скобки в рукописи подчеркнуто.