Картина с пожаром. Виктор Цененко

меня не помните? Я вчера заходил. Вы мне показывали квартиру художника. Хотел спросить, не слышно ли чего о нем с тех пор.

      – А, ну да, припоминаю вас, – старая миссис, кажется, сомневалась.

      – И? Что-нибудь новое?

      – Новое?

      – Про художника.

      – А что новое?

      – Быть может он приходил?

      – Кажется, нет.

      – Вы помните, мы вчера выяснили с вами, что в квартире ничего не горело. Тем не менее он, вроде бы, с ожогами поступил в больницу.

      – Ах… Так вы полицейский? Салимов?

      Мои старики давно уже были в мире подземном, ушли туда раньше, чем я успел насладиться их забывчивостью и всеми прелестями общения с тем, чей ум безнадежно слабеет с каждой лишней минутой, проведенной с нами. Поэтому то, что она настолько плохо запомнила вчерашние события, меня изумило. Но, черт возьми, с нее не убудет если я…

      – Да, Салимов, – моя фамилия. Хотел бы узнать у вас, не произошло ли чего нового.

      – Вы может зайдете к нему в квартиру? Я сейчас открою, у меня ключ есть.

      – Да, разумеется, вы очень поможете делу, – не знаю зачем, но я стал добавлять больше баса в голос. Для авторитетности, наверное. Бабушка скромно улыбнулась. Было в ней слегка от той самой Марпл, ее все происходящее очень интриговало.

      Мы вошли в квартиру Лица. Ничто не изменилась. Разве что кто-то починил саму входную дверь. Вперед по коридору. Я оглядел кухню, одну из комнат. Жаль, но нигде не было ни художника, ни его трупа, ни почерневшей одежды, которую он сбросил на пол. На тумбочке стоял снимок, с которого, сердито насупившись, поглядывал какой-то малец. Сын?

      – Я так плохо спала, знаете ли, – в этот день она была немногословной. Сейчас будет рассказывать о том, как и что у нее болит, наверное. Тем временем мы зашли в мастерскую.

      – Так плохо сплю, а под утро будит меня это…

      – Этот будит? – не слушаю ее толком.

      – Да смех какой-то, прямо вот отсюда. И смеется кто-то и хохочет.

      Я остолбенел – в мастерской было все, как и вчера, кроме того, что обгоревшие рамы исчезли. Их не было.

      – И смеется вот так вот: «хе-хе-хе», – она изобразила тихонько кашляющий смех. – Хе-хе-хе! – уже громче.

      – Скажите, а… Полицейские… То есть, мой помощник вчера рамы от картин не уносил? Вот тут стояли обгоревшие рамы.

      – Хе-хе-хе! – бабка продолжала демонстрацию смеха, но уже громче и выразительней. Теперь она мерзко смеялась, как иной киношный злодей, торжественно взирая на меня. У меня по спине побежали мурашки. Она не останавливалась.

      – Просите! Я говорю, картины… – но это было невыносимо. Ее смех уже не походил на что-то человеческое. Она лаяла и хихикала как гиена из старого мультфильма о Маугли. Я бы с удовольствием двинул ей прямо меж глаз, такое было желание, но вместо этого я попятился, еще раз оглядел комнату и буквально побежал на выход. Ноги пронесли меня мимо соседнего порога, где молча стояла молодая девушка и ловила меня своим взглядом.

      Выбежав и обогнув дом, я вытащил из кармана сигаретку,