Цена сомнений. Екатерина Орлова

недели. Судя по твоим месячным, все пять. Но плод маловат.

      – Господи, – выдыхает мама. – Дура, – бросает в сердцах.

      – Знаете, сколько их таких? – врач скептически кривит губы. – Глотнули свободы, а теперь не знают, что с ней делать.

      – В наше время такого не было, – качает головой мама.

      – Думаете сильно времена изменились? Это люди меняются. И не в лучшую сторону. Каждый день по две-три вот таких, – кивает на меня, – приходит. И на аборты целая очередь. Одевайся.

      Она бросает мне на живот салфетку, которая тут же прилипает к гелю. Ее недостаточно, чтобы вытереться досуха, но я не решаюсь попросить еще. Я и так готова сейчас умереть или хотя бы просто стать незаметной. Хоть на минутку, чтобы перевести дух.

      Сажусь напротив врача, которая быстро заполняет карточку.

      – Срок для аборта пока подходящий. Или что? Оставишь? – смотрит на меня таким взглядом, от которого мороз пронимает до самых костей. – Папашка будет рад?

      – Да какой там папашка? – фыркает моя мама. – Смех один. Чуть старше ее. Неблагонадежный. Бандюган какой-то.

      – Он не бандюган! – осмеливаюсь спорить я, но от яростного взгляда мамы тут же затыкаюсь и смотрю на сплетенные на коленях руки.

      – Конечно, аборт, – выносит мама приговор.

      – Нет, пожалуйста, – всхлипываю я и смотрю на нее. – Мамочка, пожалуйста! Леша приедет. Он будет очень рад. Мы поженимся. Правда-правда. Вот посмотришь!

      – Он должен был приехать несколько дней назад, – отрезает она суровую правду. – И где твой ухажер? Бросил тебя. Когда явится – непонятно.

      – И явится ли вообще, – между делом бросает врач, подливая масла в огонь.

      – А ребенок этот тебе всю жизнь поломает. Аборт, – кивает она врачу, а я, уронив лицо в ладони, разражаюсь рыданиями.

      Глава 4

      – Люб, ты бы поела, – мама заглядывает в гостиную.

      – Не хочу, – шмыгаю носом, пялясь на спинку дивана. Лениво обвожу пальцем затертый узор на коричневой ткани и снова всхлипываю.

      – Живот до сих пор болит, что ли?

      – Болит, – отвечаю равнодушно.

      – Может, таблетку какую дать?

      – Не надо.

      – Ладно тебе, Любань, – слышу, как мама подходит ближе, шаркая тапками по паркету. – Ну что тебя так заклинило? Ну ненадежный этот твой Леша. Вон вторую неделю не появляется. Может, прибили уже его, а ты все страдаешь. Или просто решил не возвращаться.

      Я слушаю все это, сцепив зубы. Хочется наорать на маму, выгнать из комнаты. Но нельзя, поэтому слушаю, в который раз умирая внутри.

      – Ну мне пора. Надо пойти на рынок, а потом на вечернюю дойку на молокозавод. Ты, Люб, поешь. Я там твои любимые оладушки пожарила.

      – Спасибо, – шепчу, чтобы не разрыдаться вслух.

      Оладушки теперь будут у меня ассоциироваться исключительно с болью и страданиями.

      Мама уходит, а я наконец даю волю слезам. Рыдаю уже второй день. Все лицо опухло, в носу печет, искусанные губы потрескались. А Леши все нет. Я всеми силами сопротивляюсь, чтобы не признавать