Поступь империи: Поступь империи. Право выбора. Мы поднимем выше стяги!. Иван Кузмичев

шинели, сжимающий в руках ППШ, медленно наклоняется и падает, ломая ствол своего оружия. К нему подлетают молодые пацаны с ломами и начинают усиленно, с каким-то яростным азартом долбить его. Хотя ломы в их руках не причиняют ему вреда, мое сердце сжимается от боли, видя, как потомки тех людей, которых спасли русские воины, издеваются над нашей памятью, втаптывая в грязь нас самих.

      Кадр меняется, и теперь на фоне упавшего воина стоит бритоголовый паренек в черной куртке, с красной повязкой на рукаве, на которой изображена свастика. Он с улыбкой говорит о таких вещах, которые мне и в кошмарах не могли присниться.

      Я сидел и стонал, но не от боли, а от ярости, переполнявшей меня.

      Пара свечей тлела в моей комнате, слегка освещая ее. Сон и явь смешивались, погружая меня в какую-то дремоту. Однако я по-прежнему ощущал, что не сплю, но и не бодрствую. После воспоминания о сломанном памятнике перед моими глазами поплыли новые картинки видений. Скорость их пролистывания возрастала с каждым мгновением, пока не появилась картинка с пылающим городом, из руин которого чадили тяжелые столбы дыма. Изображение замерло и поплыло, увеличиваясь с каждой секундой до того размера, когда все можно прекрасно рассмотреть, но дотянуться, увы, нельзя.

      Город пылал, разрушенные дома стояли по всему городу, в этом аду уже не осталось ни одного целого здания, всюду были видны воронки взрывов. По стенам домов змеились трещины, готовые того и гляди обрушить едва стоящие обломки бетонных сооружений. Груды металла валялись искореженными изваяниями, давным-давно выгоревшие дотла, ставшие братской могилой сотням солдат, заживо сгоревших в этих монстрах.

      Холодный пот заливал мне глаза. Наконец мне удалось избавиться от наваждения. Руки сжимают подлокотники кресла с такой силой, что я не чувствую своих пальцев. По спине течет ручеек пота, а в голове до сих пор стоят картины возможного будущего.

      «У меня есть выбор…»

      «Да нет у тебя выбора, и ты сам об этом знаешь!» – хотел закричать я, но не мог, четко понимая, что все мои слова уйдут в небытие, которое никогда не должно наступить.

      – Такого будущего не будет! Не будет…

      «Сон, спасительный сон». Глаза закрываются сами собой, погружая меня в сладостное забвение.

      Проснулся я оттого, что по лицу мазнул лучик солнца, пробив брешь в сладостном забвении. Новый день, новые свершения. Жаль только, воспоминания о кошмарах никуда не делись, хотя, быть может, оно и к лучшему: о таком надо помнить.

      Между тем, несмотря ни на что, солнечный зайчик играет на стене, отражаясь от клинка моей шпаги, мерно покачивающейся на подставке, словно непонятная неваляшка.

      – Пора вставать, – наконец сказал я сам себе, отводя взгляд от скачущего по стене зайчика.

      Перед кроватью около изголовья лежит одежда – чистая, выглаженная и ко всему прочему надушенная. Не сказать, конечно, что мне не нравится, но все же одно дело, когда запах едва уловим, а совсем другое – когда он разит лучше шпаги. Определенно, сия мода мне не нравится!

      – Надо бы Никифору намекнуть, что усердие – это,