Трущобные люди. Владимир Гиляровский

с рубля проценты берет… А тут на девять-то гривен жалованья в треть да на две копейки банных не раскутишься…

      – Пшел, становись на молитву! – раздалась команда дежурного по роте и прекратила спор…

      Воронов считался в роте «справным» и «занятным» солдатом. Первый эпитет ему прилагали за то, что у него все было чистенькое, и мундир, кроме казенного, срочного, свой имелся, и законное число белья, и пар шесть портянок. На инспекторские смотры постоянно одолжались у него, чтобы для счета в ранец положить, ротные бедняки, вроде Пономарева, и портянками и бельем. «Занятным» называл Воронова унтер за его способность к фронтовой службе, «емнастике» и «словесности», обыкновенно плохо дающейся солдатам из неграмотных, которых всегда большинство в пехотных полках армии.

      – Садись на словесность! – бывало, командует взводный офицер из сдаточных, дослужившийся годам к пятидесяти до поручика, Иван Петрович Копьев.

      И садится рота: кто на окно, кто на нары, кто на скамейку.

      – Егоров, что есть солдат? – сидя на столе, задает вопрос Копьев.

      Егоров встает, уставляет белые, без всякого выражения глаза на красный нос Копьева и однотонно отвечает:

      – Солдат есть имя общее, именитое, солдат всякий носит от генерала до рядового…

      – Вррешь! Дневальным на два наряда… Что есть солдат, Пономарев?

      – Солдат есть имя общее, знаменитое, носит имя солдата…

      – Вррешь. На прицелку на два часа! Не носит имя, а имя носят… Ворронов, что есть солдат?

      – Солдат есть имя общее, знаменитое, имя солдата носит всякий военнослужащий от генерала до последнего рядового.

      – Молодец Воронов!

      – Рад стараться, ваше благородие!

      Далее следовали вопросы, что есть присяга, часовой, знамя и другие, и, наконец, сигналы. Для этого призывался горнист, который на рожке играл сигналы, и Копьев спрашивал поочередно, какой сигнал что значит, и заставлял спрашиваемого проиграть сигнал на губах или спеть его словами. В последнем случае горнист отсылался.

      – Играй наступление, раз, два, три! – хлопал в ладоши Копьев, и с последним ударом взвод начинал хором:

      – Та-ти-та-та, та-ти-та-та, та-ти, та-ти, та-ти-та, та, та, та.

      – Верно! Пой словами.

      И взвод пел: «За царя и Русь святую уничтожим мы любую рать врагов».

      Если взвод пел верно, то Копьев, весь сияющий, острил:

      – У нас, ребята, при Николае Павловиче этот сигнал так пели: «У тятеньки, у маменьки просил солдат говядинки, дай, дай, дай!» А то еще так: «Топчи хохла, топчи хохла, топчи, топчи, топчи хохла, топ, топ, топ!»

      Взвод хохотал, и Копьев не унимался, он каждый сигнал пел по-своему.

      – А ну-ка, ребята, играй четвертой роте!

      – Та-та-ти-а-тат-та-да-то!

      – Словами!

      – «Вот зовут четвертый взвод!»

      – А у нас так пели: «Наста-ссия-попадья!», а то: «Отрубили кошке хвост!»

      И Копьев рад, ликует, глядя на улыбающихся солдат.

      Зато если ошибались в сигналах – беда. Нос