Пеший камикадзе. Книга первая. Захарий Калашников

срыв короткой эстафеты на полосе передовой.

      И только в водочной нирване, что я ищу на дне стакана

      Между атак бинтую раны портянкой грязною с ноги,

      Я падаю на снег спиною и этой мерзкою зимою

      Смотрю в израненное небо и вижу там глаза твои…

      Косыми моченый дождями ковыль себе вплетаю в пряди,

      Сбриваю брови страха ради, победу чуя над врагом.

      И в городских трущобах ада, развалин где–то посреди

      Нужна была одна награда – что ждёшь, и я не победим!

      Пройдут бои и свежий ветер домой наполнит паруса,

      И нет милее мне на свете чем сердцу милые глаза

      И хрупкий стан на полустанке с надеждой ждущий эшелон,

      В грязи пугающие танки и слёзы градом на погон.

      И запахи лесного бора витают в небе грозовом

      И горы, и глаза–озёра на теле вижу я твоём…

      Все жизни не обыкновенны! Прожил я в этой двадцать лет…

      И в этой жизни я военный, а ты по–прежнему мой свет!

      – Толь, прочти, а? Хочу узнать мнение…

      Егор передал тетрадь и с трепетом стал ждать, глядя на Кубрикова, который, казалось, читал целую вечность и неодобрительно цыкнул в одном месте.

      – Ну, как? – спросил Бис, когда Кубриков оторвал взгляд от написанного.

      – Даже не знаю. Я как–то стихи не очень…

      – А что читал тогда?

      – Дай, я… – вызвался Стеклов, выхватив из рук Кубрикова тетрадку.

      По лицу Владимира было заметно, что читал он вдумчиво и неторопливо, а потом вернулся к началу текста и сделал это несколько раз. Егор сгорал от нетерпения.

      – Интересно… – хмыкнул Стеклов. – Как тебе удалось так здорово написать? И с паршивым Грозным в самую точку попал.

      Остаток вечера Егор ходил по палатке с тетрадью в руке важный как глашатай, подносил её к свету на уровне глаз будто царский указ, затем довольный лёг на кровать и уснул с нежной улыбкой на лице.

      – Представляешь город в былой красе? – сказал Стеклов, взглянув по–новому на восьмиэтажки по обе стороны улицы с обрушенными будто объеденными гигантскими грызунами крышами.

      – Угу, – представил Бис, – должно быть красивый. Вероятно, эта улица была атмосферной и очень зелёной, а ещё первой, которую видел человек, прилетев самолётом в Грозный. Катился такой гость на такси и восторгался красотами и людьми с их учтивостью и гостеприимством, улыбался в ответ и приветливо махал рукой, а они ему, гостю благодатного края, что зачарованный увиденным уже мечтал здесь жить, работать и растить детей. И вряд ли мог вообразить, что однажды здесь станет смертельно опасно и придётся отсюда бежать впопыхах, схватив детей и самое необходимое, бросив дом, работу, лишь бы не быть забитым заживо камнями, прежде учтиво улыбающимися людьми в чьих глазах нет презренной хитрости, а есть глубокая мудрость кавказских старцев.

      – Как ты поэтично загнул! – присвистнул Стеклов. – Книги не пробовал писать?

      – Нет. Ща каждый дурак книги пишет. Ещё я возьмись и воевать некому будет… О, смотри! Это же брат–близнец сталинградской мельницы Гергардта.

      – Напоминает