Ла-Манш. А. Вареник

поздно, и в ответ на бурные претензии несостоявшегося любовника Себастьян укоризненно произнес: «Люди добрые в голодные годы последним куском хлеба и то делились, а ты из-за какой-то… Тьфу! Ведь не умер же, не умер?»

      На танцы, на чью-то свадьбу или просто на вечеринку Себастьян собирался так. В одной комнате одалживал «на вечер» пиджак, в другой просил приличную сорочку, в третьей – галстук, носки и брюки, затем все это примерял перед зеркалом:

      – Хм! В этакой раскраске я, как фазан в пору токования… Не хватает только курочки, но на такую одежду какая-нибудь все равно поклевать выскочит. Ничего спецовочка, но ведь все равно порвут в клочья.

      Окончательно собравшись, он совал в задний карман брюк флакон с бодягой, будучи уверенным в том, что мазь обязательно понадобится ёму в этот вечер. И ни разу еще не было такого «выхода в свет», чтобы бодяга в кармане Себастьяна оказалась некстати. Он никогда не затевал драки и не лез в нее первым, но всегда получалось так, что на долю Себастьяна выпадало основное количество синяков, шишек и ссадин, словно физиономия его обладала феноменом притяжения всех ударов.

      На танцах (понятия «дискотека» тогда еще не существовало) задиры из пришлого, неинститутского, люда чаще всего выбирали несуразную фигуру Моргунова в качестве объекта для развязывания локального конфликта. Но как жестоко они ошибались, эти твердолобые бойцы с зудящимися кулаками! Впрочем, доказывать их заблуждение Себастьяну приходилось тоже кулаками, но своими многочисленными фингалами он гордился, как боевыми медалями.

      Кроме батальной славы Себастьян имел репутпцию человека беспредельной прожорливости. Однажды он завалился к нам в комнату прямо из пивного бара, и его арбузоподобный животик вызывающе свисал над брючным ремнем. Тем не менее, увидев на столе полную сковородку карточки, Себастьян в считанные минуты расправился с ней, как тот повар из известной поговорки, и тут же «положил глаз» на нетронутую литровую банку свежего липового меда. Кто-то в шутку предложил ему съесть и мед, но весь без остатка, не отходя от стола. Молча сопя, Моргунов предупредительно расслабил брючный пояс, и через десять минут содержимое банки благополучно переправилось в бездоннор чрево этого Пацюка. Нам всем почему-то стало дурно, а Себастьян произнес: «Дня на три, пожалуй, забункеровался. Для меня, безстепендионного, это хоть и кратковременное, но все же благо…».

      Стипендию он получал редко, хотя по уровню и объему знаний – будь то гуманитарные науки или спецпредметы – намного превышал среднеуспевающих студентов. Если у Себастьяна случался крупный выигрыш в карты, он, победно сияя, тоже приходил к нам, сдергивал с чьей-нибудь кровати наволочку и отправлялся за Ла-Манш, в продовольственный магазин, и мы всей оравой дня три-четыре жили почти безбедно…

      На третьем курсе Себастьяна исключили из института. Виной тому была очередная выходка Моргунова – глупая, смешная, но вместе с тем и мерзкая. Если интуиция и не подводила его, то чувство