Капитан Ульдемир. Властелин. Владимир Михайлов

руки и стал копать. Он умел находить утешение в тяжелой работе, в ее незамысловатом ритме, в игре мускулов, в медленном, шаг за шагом, движении вперед. Мне, наоборот, не хотелось двигаться, напрягаться, и я неторопливо побрел между деревьями, чтобы найти местечко поуютнее, присесть и поразмышлять. Анна, подумав немного, догнала меня и пошла рядом, не заговаривая, но время от времени поглядывая на меня; я не пытался угадать, о чем она думала, мне надо было сосредоточиться на моей задаче и тех людях, которых мне нужно будет поднять и повести: и в то же время я рад был всему, что не давало мне сконцентрироваться, помогало не думать, и я был благодарен Анне за то, что она шла рядом.

      Мы медленно шли, и вдруг странное ощущение нереальности происходящего овладело мною. Рассудком я понимал, что все это есть на самом деле – звезда Даль, планета, ее странное маленькое человечество, наш корабль на орбите – адская машина со взведенным механизмом – и угроза гибели, нависшая надо всем. Понимал – и все же не мог заставить себя поверить в подлинность фактов и необходимость действий. Сейчас подлинным было другое: летний день, запах леса, пересвист птиц, листья папоротника, бьющиеся о колени, и томление духа, и Анна, шедшая рядом.

      Мысли, как вода, копившаяся в лужице, все поднимались и поднимались, и нашли местечко пониже, перелились и побежали не туда, куда было бы нужно, а туда, куда вел уклон. Я вдруг поймал себя на том, что привычно думаю о себе и Анне, и о нашей жизни, совместной и долгой – все равно, здесь или на Земле; я видел нас в разных ситуациях, они были когда-то пережиты мною, только не с ней, а вот теперь я брал эти готовые положения и подставлял в них Анну и пытался представить, как будет она в них выглядеть. Это походило на сцену, когда ты распахиваешь гардероб и начинаешь примерять на пришедшего с тобой человека платья и шубки, оставшиеся от кого-то другого, не думая о том, что человек хочет вовсе не этого, он хочет своего, что никогда не было чьим-то чужим, и не понимает, что разница тут чисто воображаемая… И может быть, поэтому наши с Анной разговоры могли течь бесконечно – но как только я пытался свернуть в нужную мне сторону, она мгновенно уходила в себя, и я ничего не мог с ней поделать. Если бы у меня было время и не было других забот, я, наверное, успел и сумел бы понять, о чем думает Анна и что чувствует, и почему на одни темы разговаривает, а на другие – молчит, и что мне надо сказать и сделать, а чего ни делать, ни говорить не надо. Тут трудно полагаться на интуицию, как это обычно делается, – любовь, мол, подскажет; любовь всегда занята сама собой настолько, что ничего подсказывать не собирается. Да, было бы время и не было бы забот – но никто не предоставляет нам отпусков для любви, не выключает на это время из жизни; и жаль.

      Вот такие мысли булькали у меня в голове, и я, конечно, не сразу понял, о чем заговорила Анна, и не сразу стал внимательно слушать.

      – …Я бы хотела, чтобы у меня было много-много детей. Семеро. Ну пусть трое.

      Я пожал плечами.

      – Пожалуйста, – сказал я самоуверенно. –