Сказки деда Игната. Александр Гаврилов

куда указал дед Игнат, действительно оказался гриб.

      – Ну, отец, ты будто сам их тут сажал.

      – А как же?! Старый гриб бросишь, место приметишь, на другой год растет.

      Оленька нас перебивает:

      – Дед, ты обещал.

      – Ну, раз обещал… вот там еще пошурши. Что нету? Бывает. А когда же я обещал? Старый стал, не помню.

      – Не старый… – ластится внучка.

      – Поди пойми тебя: то старый, то не старый… про что хоть обещал-то?

      Я заступаюсь за дочку, придумываю на ходу:

      – Про горе луковое!

      – Да-да, – подхватывает Оленька.

      – Не знаю я такой сказки. Отродясь не слыхивал. – старик лукавит, все свои сказки он сходу сочиняет. Теперь же упрямится.

      – Будет тебе сказочка, но как домой воротимся. Про горе луковое и про счастье маковое. А пока не зевай, вон чуть было боровик не подавила.

      Оленька смотрит под ноги, но ничего не видит. Я тоже ничего не нахожу. Старик не выдерживает, подходит к нам, разгребает листву: под ней действительно растет боровик.

      Действительно, «грибы растут еще без спроса…»

      АНУКА-ВОИН

      Мне кажется, да и не мне одному, что мы – взрослые люди – такие серьезные, очерствевшие вдруг, навсегда забываем язык детей. Словно иностранцы заучили мы слова, даже говорить смогли, но понимать не научились. Лишь только в старости, наигравшись в свои взрослые скучные игры, отчего-то впадаем в детство…

      … Оленька сидит за столом и рисует. Стол высокий, она маленькая, локти почти на уровне плеч, подбородком вот-вот уткнется в рисунок. Я оставляю чтение, ищу глазами, чтобы такое подложить на стул. Ничего не нахожу и заново беру газету. Погружаюсь в чтение.

      Заходит тесть. Оленька оборачивается к нему и улыбается. Возникает контакт. Слова им не к чему, у них свой особый язык. Оба получают удовольствие от взаимных улыбок. Какие-то крохи перепадают и мне, заражаюсь общим весельем.

      Старик указывает Оленьке подняться, сам садится на ее место, внучку сажает себе на колени. Проблема с высоким столом решена. Чувствую укол ревности и стыда.

      – Что ты рисуешь? – Старик щурится, я несу ему очки. Оленька отвечает не сразу, продолжает рисовать. Но вдруг останавливается и вместе с дедом рассматривает рисунок, словно выполненный не ее рукой.

      – Дед, это… – и тут полная восторга шепчет с широко раскрытыми глазами, – это Анука!

      Дед качает головой:

      – Что же это за зверь такой, и где он водится?

      Девочка бьет несильно старика карандашом по носу:

      – Это не зверь. Это такой мой солдатик!

      Я оставляю газету, разбирает любопытство. Заметив мое внимание, дочка говорит еще тише:

      – Это папка тебя так называет…

      Покраснев от смущения, прячусь за газетой.

      – А ну-ка, как он меня там называет? – дед спрашивает достаточно громко, чтобы я услышал. Оленька раздражается, дует на указательный палец – знак говорить тише. Тесть, будто опомнившись, кивает и закрывает рот ладонью. Дочка продолжает ябедничать:

      – Он – кивок в мою сторону – тебя Анукой-солдатом называет.

      Дед смеется, я не могу сдержаться тоже. Девочка обижается: