Стоик. Теодор Драйзер

Поэтому ты должна поскорее вернуться в свой отель. Но завтра наступит новый день, и я надеюсь, ты позвонишь мне часов в одиннадцать. И тогда мы решим, как нам быть. Но подожди минутку. – Он взял ее под руку и повел в свою спальню. Закрыв дверь, он поспешил к красивому кованому сундуку немалого размера, стоящему в углу комнаты. Отперев замок, он поднял крышку и вытащил изнутри три ящичка с коллекцией древнегреческих и финикийских колец. Положив ящики перед ней, он сказал:

      – Какое из этих колец ты хочешь носить на пальце, когда я буду приносить тебе обет верности?

      Снисходительно и с некоторым свойственным ей безразличием – все обеты приносились ей, она же не приносила обетов никому – Бернис разглядывала кольца, играла с ними, иногда отпускала какое-нибудь восхищенное словечко при виде понравившегося ей кольца. Наконец она сказала:

      – Цирцея, возможно, выбрала бы эту серебряную крученую змею. А Елена, вероятно, это зеленой бронзы колечко с цветами. Афродите, вероятно, понравилась бы эта изогнутая рука и пальцы, держащие камень. Но я не хочу выбирать, руководствуясь только красотой. Себе я возьму это тусклое серебряное кольцо. В нем чувствуется и сила, и красота.

      – Как неожиданно и как оригинально! – воскликнул Каупервуд. – Беви, ты неподражаема!

      Он нежно поцеловал ее, надевая колечко ей на палец.

      Глава 2

      Возрождение веры Каупервуда в неожиданное, а еще лучше – в удачу, – вот самое главное, что сделала для него Бернис, придя к нему во время его поражения. Потому что, по его разумению, она была личностью, своекорыстной, хладнокровной, ироничной, но менее жестокой и более поэтичной, чем он сам. Если ему деньги требовались для того, чтобы высвободить скрытую в них власть и пользоваться ею в свое удовольствие, то Бернис, по всей видимости, требовала себе права проявлять свой решительно изменчивый характер таким образом, чтобы ублажить свою красоту и через это удовлетворить свои идеалы, причем главным образом эстетические. Она желала не столько проявить себя в том или ином виде искусства, сколько жить таким образом, чтобы ее жизнь и ее личность сами по себе стали видом искусства. Она не раз думала: если бы у нее только было большое состояние, огромная власть – как творчески могла бы она ими воспользоваться! Она не стала бы тратить деньги на великолепные дома, на покупку земли, на пускание пыли в глаза – нет, она бы окружила себя атмосферой, которая непременно должна быть изысканной и, конечно, вдохновляющей.

      Но об этом она не говорила никому. Скорее уж это подспудно жило в ее характере, который по большей своей части был для Каупервуда тайной за семью печатями. Он понимал, что она изысканная, чувственная, уклончивая, скрытная, таинственная. И по этим причинам он никогда не уставал наблюдать за ней, как не уставал наблюдать за самой природой: новый день, необычный ветер, меняющийся пейзаж. Каким все это будет завтра? Какой будет Бернис, когда он увидит ее в следующий раз? Откуда он мог знать это? И Бернис, осознававшая в себе эту странность, не могла просветить на этот счет ни его, ни кого-то другого.