Дрянь. Анабель Ли

уверен нас сфоткают. Но это в любом случае лучше, чем если нас запечатлеют с наручником.

      – Нэт, новости, – попросил водителя. Через мгновение, опустившийся экран засветился и нам в срочном порядке донесли о событии года:

      – Сегодня в девять вечера во время захода на посадку потерпел крушение частный самолёт Картер Групс. На борту находился старший наследник корпорации с семьёй. По нашим данным все пассажиры погибли. Мы будем держать вас в курсе. Оставайтесь с нами.

      Естественно, уже и кадры нарезали чужой трагедии. Я вглядывался в экран, надеясь хоть что-то уловить. Секретарь сказала, что племянник выжил, но журналюгам это, очевидно, не известно.

      – Мне очень жаль, – полушепот слева. Я покосился на девушку, и мне показалось, что в её глазах блестят слёзы. Что отвечать в таких случаях? «Спасибо» казалось слишком счастливым словом. Я просто кивнул, поверив в её искренность.

      – Как вас зовут?

      – Райли.

      – Так вот, Райли, в клинике вы будете молчать, даже если журналисты пихают микрофон вам в рот и давят камерой в лицо.

      – Я поняла. – Она решительно кивнула, вскинув подбородок. Мне понравилась эта уверенность и собранность в ней.

      – Я устрою всё сам. Никаких намеков на наше затруднение, – тряхнул скованной рукой. – Просто идёте рядом.

      – Да. – Она кивнула так решительно, что её готовность к сотрудничеству казалась осязаемой. Уверен, девяносто процентов людей, вне зависимости от пола, поняв кто я, уже выдумали бы как воспользоваться ситуацией. Мне было приятно, что девушка не такая.

      В холле больницы столько же индивидуальности, как и в любом человеке. Пол сланцево-серый, а стены идеально белые. Потолок сделан из тех самых пенополистирольных квадратов, уложенных на решетчатую раму. Свет слишком ярок для большинства глаз, особенно после темнеющего мрака ночи снаружи. Мне он кажется резким и отрезвляющим, как вспышка, и я понимаю – всё это происходит на самом деле. На стенах рекламные диджитал рамы, кажущиеся неуместными. Большинство персонала ходит с безмятежно нейтральным выражением лица, якобы это должно меня утешить. Над каждой дверью висят большие пластиковые указатели, темные, с белыми буквами – никаких причудливых шрифтов, только заглавные буквы. Везде стиль такой простой и безупречный, как приговор. Место, где грязь запрещена законом. Отовсюду доносятся приглушенные голоса, одни гневные, другие успокаивающие. Кто-то пришел сюда умереть, а кто-то вот-вот родиться. Где-то пациенты рыдают от боли, а рядом смеются от счастья.

      Замкнутое пространство стократно усиливает стоны и вопли, медперсонал все это уже видели и потому невосприимчивы, закаленные повторным воздействием и переутомлением, но мне всё это кажется особенно острым, особенно ярким.

      Мы двигаемся к стойке регистратуры, и я вижу, как из зоны ожидания первый, подметивший меня журналист, уже берёт низкий старт, и другие, почувствовавшие его движение, будто комары, почуяв кровь, ринулись к нам.

      –Где Картеры? – успеваю спросить до того, как