Безрассудная Джилл. Несокрушимый Арчи. Любовь со взломом. Пелам Гренвилл Вудхаус

Саймон Легри и чернокожий дядя Том. Однако ни в одной нации в любой период ее истории не встречалось столь надменного превосходства, какое рассыльный бродвейского театрального агентства выказывает посетителю, желающему видеть управляющего. Томас Джефферсон считал самоочевидным, что все люди созданы равными и наделены Творцом определенными неотчуждаемыми правами, к числу которых относятся жизнь, свобода и стремление к счастью. Театральные рассыльные не сходятся во взглядах с означенным Томасом и презрительно взирают со своих высот на подлое отребье, подвергая равнодушному сомнению его право жить и надеяться.

      У Джилл вспыхнули щеки. Ее наставник мистер Браун рекомендовал в подобной ситуации «дать в зубы», и ей на миг даже захотелось последовать его совету, но благоразумие, а может, и недосягаемость мальчишки за медными прутьями стойки заставили сдержаться. Без дальнейших проволочек она направилась к двери с табличкой. Главной целью была дверь, и Джилл не собиралась уклоняться от курса.

      Прежде чем кто-либо смог угадать ее намерения, она взялась за дверную ручку. Стук машинки тут же умолк, пальцы охваченной ужасом стенографистки замерли над клавишами. Телефонная барышня оборвала фразу на полуслове и обернулась через плечо, а рассыльный Ральф в гневе отбросил газету и выступил предводителем атакованной армии:

      – Эй! – рявкнул он.

      Остановившись, Джилл окинула его воинственным взглядом.

      – Это вы мне?

      – Да, вам!

      – В следующий раз потрудитесь не разговаривать с набитым ртом, – парировала Джилл и вновь повернулась к двери.

      Боевой огонь в красноватых глазах мальчишки внезапно потускнел, залитый влагой. Слезы вызвало вовсе не раскаяние, а крупный леденец, которой он, распалившись, проглотил целиком.

      – Туда… нельзя! – ухитрился выговорить он, железным усилием воли подчинив слабую плоть.

      – Мне можно!

      – Это личный кабинет мистера Гобла!

      – У меня как раз личный разговор.

      Рассыльный, в чьих глазах еще стояли слезы, почувствовал, что теряет контроль над ситуацией. Такого с ним прежде не случалось.

      – Сказано, нету Гобла! – прокашлял он.

      Джилл глянула на него, сурово сдвинув брови.

      – Гадкий мальчишка! – бросила она, подбодренная сдавленным хихиканьем из-за коммутатора. – Знаешь, куда попадают те, кто говорит неправду? Я же слышу: он играет на пианино… да еще и поет! Так что нечего лгать, будто он занят. Какие песни, если занят?! Каким же ты вырастешь, если уже сейчас такой? И вообще, ты противный! У тебя красные уши… и воротничок болтается. Уж я побеседую о тебе с мистером Гоблом!

      С этими словами Джилл открыла дверь и вошла.

      – Добрый день! – весело произнесла она.

      После толчеи на площадке, где негде было даже присесть, кабинет показался Джилл просторным, уютным и почти роскошным. Стены были увешаны фотографиями, а у дальней тянулся почти во всю ее длину широкий лакированный стол, заваленный бумагами,