Божественное стадо. Сергей Акчурин

выглядят не какими-то там пришлепками, а естественными расплывами на общем фоне.

      – А этот фон выглядит как шелк или как сатин? – не унималась корова.

      – Этот фон выглядит как бархат!

      – Му-у-у!.. – довольно промычала черно-белая телка.

      – А я какая?! – не выдержала тут та корова, которой более других не терпелось тоже узнать о своем внешнем виде.

      – Ты – рыжая, с редкими белыми, слегка желтоватыми пятнами!

      – Темно-рыжая или светло-рыжая?

      – Темно-рыжая, благородного оттенка, – ответили ей и заметили еще, что основная ее раскраска, так же как и у черно-белой, на вид бархатиста и редкие пятна вполне гармонично распределены по ее бокам и спине.

      Тут корова эта, видимо от удовольствия, промычала довольно нелепую вещь:

      – Темно-рыжий – это мой любимый цвет, – заявила она, – у меня даже есть длинное золотое платье такого оттенка, которое мне подарил один человек!..

      При словах «платье» и «человек» все находящиеся здесь телки одновременно притихли и тупо уставились одна на другую. В полном неведении, они как будто вопрошали друг к другу: мы это или не мы? Впрочем, как только очередная корова решилась осведомиться о своей раскраске, так тут же все начало повторяться: корове подробно описали все особенности ее внешнего одеяния и перешли к следующей особи.

      Елена и Джумагуль оказались голубовато-серой с рыжими пятнами и коричневой; оставшиеся: светло-рыжей, бурой, пегой и палевой.

      Когда рассматривание закончилось, та самая темно-рыжая телка, которая упомянула про платье золотого оттенка, жалобно промычала:

      – Му-у!.. Хоть бы соломы найти… Живот подвело…

      – Му-у-у… – согласилась палевая. – Без травы пропадем!

      3. Пастух

      – Слышу, слышу прорезавшееся разумное мычание! – услышали телки голос и увидели кого-то того, кто появился в темном проеме стойла и медленно сошел по настилу, приблизился к ним. – Без травы действительно пропадете!

      Этот кто-то был с руками, с ногами и головой, но непонятно и странно одет: в темно-серую грубую куртку не поймешь какой ткани, застегнутую до подбородка на выпуклые, цвета позеленевшей меди пуговицы, и в такой же ткани штаны, засунутые в короткие – гармошкой, покрытые пылью сапоги. Голову его покрывала форменная фуражка, черная, с маленькой замысловатой эмблемой и лаковым козырьком, натянутая на лоб так, что глаз и даже половины носа не было видно, и явно различались лишь щеки, чуть впавшие, желтоватые, почему-то дрожащие, и – губы, какие-то бескровные, белесые, как плохо, небрежно намалеванные. Коровы молчали, глупоумно уставившись на это чучело или подобие чего-то существенного, и только смелая Джумагуль решилась заметить:

      – Что это за одежда? Может быть, вы – пастух, раз валяется кнут? Но я выросла среди пастухов – это другие люди.

      – А я почему-то думаю, – тоскливо сказала Елена, – что людей здесь нет и не будет…

      – Разумно! – подхватил этот кто-то и принялся вытирать нелепые, чрезмерно большие, распухшие, какие-то розово-желтые