Мемуары советского мальчика. Анатолий Николаевич Овчинников

на местных выборах, как шерифов в США. Да, конечно, это была креатура райкома-обкома КПСС, выборы были формальные и безальтернативные, но они были. Сейчас их нет, и судей кто-то назначает по своему вкусу. Наверное, они даже соревнуются между собой за мантию – кто больше подтянется, или кто больше выучит законов наизусть – не ведаю. Но у моей бабки мантии не было, только строгие юбка и кофточка.

      Попробую описать как жили народные судьи в СССР при позднем Хрущеве и раннем Брежневе. Да, тут надо учитывать такой нюанс касательно меня лично: моя родная мать умерла, когда мне еще 4-х лет не было (это отдельная трагедия) и я ее, увы, не помню. И первые пару лет после ее гибели, пока отец снова не женился, я состоял как раз на попечении его и бабушки Марь Васильны. В основном, конечно, бабушки.

      Понятное дело, что она шла на всё, чтоб я не осознавал свое сиротское положение и даже сама эта тема у нас была под запретом. Но вот только доброхотные тётки портили картину, когда, встречая меня на улице, они начинали умильно улыбаться, смахивая скупую слезу, и совали мне очередную конфету с шоколадкой: кушай, мол, кушай, сиротка, кто же тебе еще конфетку даст, ведь мамки-то у тебя нет…». Уж не знаю, как могла вызывать такую жалость вечно лоснящаяся рожа упитанного младенца, но факт остается фактом: в конфетах и игрушках я «как в сору» рылся. В детстве я был капризен и требователен, с успехом играя роль доминантного ребенка.

      Как только бабушка успевала крутиться и по хозяйству (при полном и абсолютном отсутствии любых коммунальных удобств), и на непростой своей работе – она постоянно между делом от руки писала приговоры – уму непостижимо! Судите сами…

      Жили мы реально в каком-то «котухе» (где сейчас бы породистых собак не стали держать) в здании суда еще дореволюционной постройки. Со двора к нам было крылечко (другое крыльцо служило единственным входом и выходом для осужденных, милиции и публики), по бокам два чулана, потом заваленное всяким хламом что-то типа неотапливаемой прихожей – там стоял наш рукомойник типа «Мойдодыр», но сама квартира начиналась за обитой рваными одеялами дверью. Сначала вправо узкий коридорчик-проход на кухню, из него дверной проем без дверей в комнату метров 13-14. В этой комнате обитал отец, а мы с бабкой на кухне, потому что там при тех лютых морозах было теплее – там была печка. Не русская, безразмерная, но обычная с чугуниной на пару конфорок – для готовки (летом готовили на керогазах), с топкой – это куда дрова засовывают, ниже поддувало – для регулировки подачи воздуха и выгребки золы. Над всем этим обязательная вьюшка, которую на ночь надо было обязательно задвигать, чтоб тепло не ушло, но и чтоб при этом не угореть. С обратной стороны в сторону отцовой комнаты была духовка.

      Дрова нам заготавливали централизованно совместно со всем зданием суда –в суде были голландские печи с изразцами (это был старый деревянный купеческий дом с парадным крыльцом на улицу и даже при колоннах. Но эта парадная при Советах никогда не открывалась, почему-то все лезли со двора на крыльцо для прислуги