Предчувствие беды. Олег Хлебодаров

водителя, были элурмийцы. Младший лейтенант Вайдулов побеседовал с ними минут 10. Мне он потом сказал, что все трои школьники и комсомольцы, на учёте в инспекции по делам несовершеннолетних не состоят. Он же обвинил меня в том, что я зря беспокою милицию.

      Кроме того, в почтовом ящике я нашла записку, написанную печатными буквами, в которой мне ещё раз приказали уехать из республики как можно скорее. Я отвезла эту записку в милицию. Лейтенанта Сайгалы на месте не было, но его коллега пообещал передать ему её. Однако я не верю, что он будет искать авторов угроз, а за свою жизнь я очень боюсь. Прошу уважаемую редакцию принять какие-нибудь меры, чтобы меня оставили в покое, и чтобы я могла продолжить жить в Северосибирске, в котором я родилась и прожила всю жизнь».

      Только положив это письмо в портфель, я сумел заснуть, да и то, к сожалению, всего на полтора часа. А проснувшись, прочёл письмо, из которого следовало, что в Элурмийской АССР до сих пор есть рабство. Попадают туда, как правило, пьяницы, причём часто сразу после освобождения из тюрьмы. Сын авторши письма вроде как провёл в рабстве почти 3 года, освободившись из колонии в городе с очень сложно произносимым названием Лабытнанги. Он ухаживал за оленями, а также выполнял вместе с ещё несколькими бедолагами самую грязную работу. За это им всем не платили обещанных денег, а лишь кормили (да и то скудно) и периодически поили водкой или спиртом. Он чудом сумел не только бежать, но и пройти по тундре почти 300 километров до родного Северосибирска. Женщина просила принять меры, чтобы было проведено расследование этих вопиющих фактов, поскольку в самом Северосибирске следователями это дело саботируется. Заснуть после этого письма в итоге мне так и не удалось.

      Глава 4.

      Никакого тёплого приёмы я с Димой Батановым в Северосибисрке не получили – хотя, признаться, и не надеялись. Так что можно признать, что началась наша командировка вполне себе по плану. Вид северосибирского аэропорта не предвещал на выходе из самолёта ничего необычного – собственно, так оно и оказалось. Не будь на здании надписи «СЕВЕРОСИБИРСК», я бы вполне мог спутать его с горьковским, тюменским или каким-нибудь ещё. Другое дело гигантский факел – его я увидел ещё с самолёта, по выходу же из него он был по-прежнему виден, поскольку он как бы доминировал над городом. Видимо это был тот самый факел, про который упоминали в письме поэт с журналистом из местного народного фронта.

      Погода в Северосибирске особым теплом не отличалась. Я, конечно, догадывался, что крайний север, да и в книге вычитал, что на майские праздники тут нередко идёт снег, но всё равно после московских плюс 15 было не особо приятно. Болоньевая куртка, которую я в Москве мог носить большую часть года без особой угрозы простуды, как я понял по прилёту, была не самой лучшей формой одежды для северосибирской погоды. Впрочем, снега не было, а температура всё-таки была уже плюсовой.

      Выходя с Димой последним из самолёта, я ещё раз взглянул на тех, с кем мы вместе летели 5 часов в самолёте из