Верные чада. Алексей Комлев

слушал.

      – Как с нею быть? Вот, человек подумал и написал. Кстати, многую правду написал. Мы издали. Тираж-то, ой, всего полторы тысячи экземпляров. Те полторы тысячи, которые купили бы, они имеют право читать и делать свои выводы?

      – Конечно, – сказал Рудька.

      – Нет, не имеют. Оказывается, не имеют. Тема выбрана не та.

      – Значит есть всё-таки цензура?

      – От куда дует ветер? – озадаченно произнёс профессор и сел на место. – Что с нами сделали, с русскими? Осталось ли хоть что-нибудь и у кого-нибудь от самосознания?

      – Осталось… – твёрдо проговорил Рудька, – отвечая, как самому себе.

      – Вот эти ребята, уже в чёрной униформе, сегодня были и предложили нас охранять. Вы представляете, пришли и предложили, те самые, которыми пугают с телевизоров детей. Мы отказались. Пока живёт на этой земле хоть один человек, который помнит последнюю войну, этих он не впустит в своё сердце. Эти у него ассоциируются с теми же, против которых воевал, быть может, твой дед и мой отец.

      – А мне кажется, что такими их сделало наше «свободное» телевидение и «свободная» пресса. Искусственно их ассоциируют с фашистами, создают соответствующий имидж.

      – Да нет, Родион, в этом только часть правды. Другая часть в том и заключается, что лидеры этой, так называемой, «сдерживающей силы», ничего не знают о русской душе. Забыта сама история, какими мы были.

      – А какими мы были? – задумчиво произнёс Рудька.

      – А вот, – как бы отвечая на вопрос тысячи таких молодых людей, сказал пожилой профессор. – Мой прадед, Павел Степанович Кручинин, когда получил известие о свержении Государя, растерянно задал только один вопрос: «Армия-то, армия-то что же?» Он не мог поверить в то, что именно армия прежде всего, являющаяся незыблемой опорой Царя, как раз и предала его. Он не мог в это поверить, как такое могло произойти. После этого дед замолчал, заперся у себя в комнате, больше ни с кем не говорил. И через три дня скончался.

      Рудька со всех сил скомкал свою шапчонку и пристально смотрел на профессора. Теперь уже тот отвел свои влажные глаза, растерянно бродя ими по груде раскиданных по полу бумаг. Рудька встал и направился к выходу.

      – Так Вы остаётесь у нас? – ласково спросила женщина, окликнув его у самого порога.

      – Сразу после Рождества я приду, – ответил Родион.

      Наше Рождество

1999 г.

      Алёша хотел было уже свернуть свою трубу, разобрать штатив и упаковать всё это обратно в чехол, как вдруг внимание его привлекли две иномарки внизу, подъехав на большой скорости и резко остановившись у самого забора, отделяющего улицу от стройки. Из машин повыскакивали молодые парни, показавшиеся изрядно подвыпившими. Они шумели, громко разговаривали между собой на только им одним понятном языке. Будто чего-то искали – такое создавалось впечатление. С крыши недавно построенной, но ещё не сданной девятиэтажки Алёше хорошо было видно, что происходило внизу, даже его подзорной трубы было не нужно. Неожиданно