Холод. ЛАРИСА ПОРХУН

а если ты попал в эти списки, тогда… Одним словом, пиши пропало…

      И в трудовом лагере ты уже будешь совсем на другом счету, и на иных условиях. И паёк, соответственно, будет совсем другим. Если находясь в общей группе, ты ещё относительно волен в своих передвижениях, в свободное от работы время, конечно, – то в спецгруппе, а тем более в красной зоне, такая вольность тебе может разве что присниться.

      Я видел ребят из так называемого ГУКа, – группы усиленного контроля – и они кое-что порассказали о том, что представляет собой на практике усиленный контроль. Например, Сеньку по кличке Мороз, я даже не сразу узнал, хотя знакомы мы были с четвёртого класса, когда начинается трудовая повинность в школе и три месяца своего первого трудового лагеря провели в одном отряде.

      Так вот, мне показалось, что Сенька в ГУКе пробыл не три месяца, а три года, так он изменился. Не то, чтобы он стал выглядеть намного старше, он просто казался… другим. И поломанный нос здесь был совсем не причём. Если не обращать внимания на его торчащие уши и веснушки на носу, то он был похож на взрослого. Причём, на больного и не очень молодого взрослого. А глаза… Глаза у Сеньки казались и вовсе старыми. Мне было даже жутковато поначалу, пока не привык. Скажете, так не бывает? А я вот поклясться могу, что это чистая правда.

      Итак, я успокаивал себя тем, что в самом крайнем случае, у меня неплохие шансы успеть, пока отстающие исправляют свои незачёты, а отряды в трудовом лагере ещё только формируются. В таких пересменках почти всегда имеет место определённый беспорядок и хороший зазор для решения важных дел. Ну это на тот случай, если что-то пойдёт не так и придётся вернуться. Бросить тут маму и самому остаться на Юге, такое мне даже не приходило в голову.

      Я надеялся, что в школе, где я успешно прошёл аттестацию за седьмой класс посчитают, что я в семье, (и об этом я тоже заранее побеспокоился), а отец решит, что я в школе. Если, конечно он вообще заметит моё отсутствие.

      Ему сейчас не до меня. И это не вчера началось. Я пару раз видел его с той женщиной, чернопогонницей. В то время мама была ещё дома. А когда месяц назад я приехал домой в воскресенье после школьной шестидневки, то увидел в ванной несколько женских штучек.

      Они принадлежали не маме. Это точно. И я перестал приезжать домой, оставался и работал в мастерских с Петровичем, зарабатывал бонусы, а это может повлиять в хорошем, разумеется, смысле и на распределение по предстоящей трудовой практике, и на годовую аттестацию, в целом.

      Так что ничего страшного, нас таких немало остаётся каждую неделю, человек тридцать-сорок, наверное, не меньше. А некоторые, такие, как Женька, мой друг, живут тут постоянно. Так что искать меня особенно-то и некому.

      Жаль только, что отец даже и не попытался узнать, что со мной. Маму он тоже не навещал, она не хотела говорить, но я понял это по её уклончивым ответам, когда мы говорим с ней по больничному телефону.

      К больным у нас, даже не инфекционным, посетителей не допускают. Мне странно, когда мама говорит, что когда-то