Крик черного кота в рождественскую ночь. Вера Анатольевна Прокопчук

Но не это пьянило его, нет… Ибо было еще одно чувство, которое дарила ему толпа, и вот оно-то питало его и взбадривало. Сегодня его было особенно много, и он не мог понять – от кого оно исходит главным образом, ибо чувство это, всепоглощающее, подобное лютому голоду, излучал в толпе только один человек. И Аметистов точно знал, что этот человек придет снова и снова в театр, а потом – пожелает отыскать его для личной встречи, и вот тогда…

      Он распахнул форточку и полной грудью вдохнул морозный воздух. Было тихо, театральная толпа уже схлынула, и даже копыта лошадей извозчиков не цокали по мостовой. И вдруг из тишины донесся крик – то ли кот мяучит, то ли плачет неупокоенная душа. Слегка улыбнувшись, Аметистов приблизил лицо к форточке, и мяукнул в ответ.

      Часть 3. Настенька

      Благословенны пусть будут все дни декабря, ибо ни в один их них венчаться не дозволено святой церковью! А также дни Рождества, и Святочную неделю, и Крещение господне, и еще шесть дней после – венчаться во все эти дни запрещено. Случись это горе летом, я бы давно уж стояла бы под венцом с постылым женихом. Но Рождественские посты и праздники хоть немного откладывали свадьбу с Игошиным, который назойливо появлялся у нас каждый день, и визиты его были для меня сущей мукой. Но еще противнее было то, что он требовал от меня визитов к знакомым по театру, потому как само собой понятно – на то и Святки, чтобы с визитами ходить. Появляясь в гостях со мной под руку, он и громогласно объявлял всем, что я его невеста и раздувался от простодушного тщеславия, постоянно приговаривая: «Хороша, а? Какова! А глазки! А ручки какие красивые!», словно тыча всем в лицо, что «вот у меня красотка невеста, а у вас-то нет»!

      Впрочем, уязвить Афанасия ему не удалось – мой бывший нареченный весьма гордо появился в обществе с барышней Попелуховой (дочкой дирижера нашего театра), и посмотрел на жениха моего так презрительно, что тот заметно скис, но ненадолго: не прошло и десяти минут, как похвальба началась по новой.

      – Вы расхваливаете меня так, словно я лошадь, которую вы хотите выгодно продать, – заметила я.

      Он расхохотался. Ничуть не находя это сравнение обидным, он по-свойски потрепал меня по щеке и отвечал:

      – А не все им! Пусть помучаются!

      – Да может, они и не мучаются вовсе, – осторожно возразила я, – почему вы решили, что они мучиться будут?

      Он посмотрел на меня снисходительно, как на малолетнюю дурочку, и молвил, с выражением презрения к моей глупости:

      – Не знаете жизни вы, Настасья Павловна!

      И добавил, прищурившись, словно разглядывая вдали важную для него цель:

      – Хочу съездить к старинному приятелю своему. Вы уж принарядитесь…

      А потом проговорил почти с угрозой:

      – А в гостях уж потрудитесь на меня смотреть поласковей, а спросит кто – говорите, что по любви великой за меня выходите. Вам ясно?

      – Чего уж яснее, – отвечала я с горечью; и через день я уже стояла перед дверью дома «старинного приятеля». Это была