Крик черного кота в рождественскую ночь. Вера Анатольевна Прокопчук

а! Именно с ним сейчас и пыталась объясниться моя матушка.

      – Мефодий Карлович, голубчик, помилуйте! – всхлипывала она. – Откуда же у нас такие деньги!

      В траурном платье из дешевого черного коленкора, она выглядела маленькой, испуганной и жалкой.

      Я пряталась за рождественской елочкой, и сердце мое колотилось от ужаса. Из разговора я уже поняла – этот неприятного вида мужчина имеет на руках вексель на десять тысяч рублей, подписанный моим покойным батюшкой, и намерен предъявить его к оплате.

      – У нас и вовсе никаких денег нет, господин Игошин, – упавшим голосом простонала матушка.

      Мефодий Карлович Игошин пожевал губами, прищурился. Был он полноватый мужчина неопределенного возраста, внешность которого природа явно сотворила с помощью топора. Выражение лица у него было самодовольное – как у кота, который играет с полузадушенной мышкой, уже точно зная, что шансов у изметавшейся, погибающей мышки нет никаких.

      – Смилуйтесь – мы мужа моего только третьего дня похоронили, без кормильца вовсе остались, – в голосе матушки звучали рыдания.

      И точно: рождество у нас в этом году, тысяча восемьсот семьдесят первом от рождества Христова, было такое, что не приведи господь. Сначала после долгой болезни скончался папенька; потом похороны, на которые ушли все наши сбережения, а теперь еще и вот это.

      – Да разве ж я предлагаю вам что-то ужасное? – ответил Мефодий Карлович, и улыбка прозмеилась по его губам. – Я предлагаю вам вместо уплаты этих десяти тысяч по векселю – законный брак с вашей дочерью, подчеркиваю – законный!

      – Да ведь она ж уже просватана, – простонала матушка.

      Тут уж я совсем потеряла голову. Выбежав из своей засады, я встала посреди комнаты, сжала кулачки из всех сил и выкрикнула в лицо негодяю:

      – Я – невеста господина Шепелькова, Афанасия Степановича… вы его знаете, он виолончелист в оркестре вашего театра, и мы любим друг друга, и у нас уже день венчания назначен!

      Тут надобно объяснить, что Игошин служил помощником директора того же императорского театра, в котором актером служил актером покойный батюшка.. Кстати, Игошин и сам раньше актером подвизался, имел всегда амплуа злодеев и негодяев. Получались они у него просто замечательно, особенно Яго; все хвалили его за искренность и неподдельность чувств.

      – Прекрасно, мадемуазель, – ухмылка на обрюзгшем лице Игошина была отвратительна, – вы пойдете с милым под венец, а ваша матушка отправится в долговую тюрьму, откуда уже никогда не выйдет…

      Я задохнулась. «Это не со мной происходит, – стучало в висках одна только мысль, – это не может быть, чтобы оно происходило со мной».

      – Кстати, в долговой тюрьме очень холодно, – продолжал мерзкий тип, – и кормят прескверно; так что у вашей матушки есть все шансы помереть от чахотки. Воображаю счастье ваше в браке с этим виолончелистом, если каждый день вы будете думать о страданиях вашей матушки! Но хуже всего, что ваш брак тоже недолго продлится: после смерти вашей матушки долг никуда не денется, и я вполне могу взыскать его с наследницы, то есть с вас… а то и с ваших деток… и долговая тюрьма сожрет всех вас по очереди.

      Тут мне пришла в голову идея:

      – Этот вексель вообще поддельный! Папенька никогда у вас таких огромных денег не брал, а коли брал бы, так мы бы знали! – из глаз моих брызнули слезы.

      – Папенька ваш точно у меня таких денег не брал, – согласился Игошин, – только вексель самый что ни на есть настоящий. Я его перекупил – недорого, всего за тысячу рублей, – у Марфы Лукиничны Крендельковой, коей ваш папенька сей вексель выписал за оказание, скажем так, некоторых услуг…

      – Каких услуг? – прошептала я ошеломленно, и, так как ответа не последовало, обернулась на маменьку. Та стояла бледная, силясь что-то вымолвить дрожащими губами, но вместо этого опустилась на стул и зарыдала.

      Марфа Лукинична Кренделькова, надобно заметить, пользовалась в нашем околотке дурной славой, но мне, как невинной девице, никто ни о чем не рассказывал – только губы поджимали, когда я начинала задавать вопросы: чем же означенная Марфа так провинилась перед обществом, что все на нее косятся?

      – Да что ж за услуги такие дорогие? – растерянно и бессильно спросила я, оглядываясь то на матушку, которая вовсе, казалось, не в силах вымолвить хоть что-то связное, то на наглеца, восседающего в нашем кресле с хозяйским видом.

      Игошин хохотнул.

      – Я тоже, признаться, удивился, когда узнал, что покойный ваш батюшка так дорого оценил ее услуги, – отвечал он развязно, – по мне, ее услуги и медяка не стоят. Но как я понял, он к ней уже попривык, менять на другую не хотелось, а между тем, желающих на сей товар, то есть на госпожу Кренделькову, было предостаточно, и папенька ваш сильно переживал, что его сокровище у него сманят. Вот он и решился на такую глупость, как выписать ей этот вексель…

      – Да как вы-то про вексель узнали, – прохрипела матушка сквозь слезы.

      – Как узнал, это уж мое дело, – хмыкнул негодяй, – а только как узнал, так и сказал ей: вам, Марфа Лукинична,