Возвращение блудного сына. Александр Омельянюк

и выпив с Даниилом за малыша и его родителей, Платон с Ксенией отбыли восвояси. Дед был счастлив!

      В этот вечер он ощутил необыкновенный прилив какой-то внутренней энергии, словно внук напитал его ею. Такого у Платона никогда в жизни ещё не было. Обычно он сам был энергетическим донором, и с удовольствием делился с близкими избытком своей доброй и весёлой энергии. А тут?!

      Впрочем, Мишаня ведь тоже, как и я, Козерог! И, видимо, и в этом самом он как раз в меня! – понял самый старший из Кочетов.

      Отличное настроение Платона в понедельник омрачилось сообщением о терактах в московском метро. Взрывы на станциях «Лубянка» и «Парк культуры радиальная» унесли жизни четырём десяткам москвичей и гостей столицы, не считая ещё и почти сотни раненных.

      А тем временем весна набирала силу. Сочетание яркого дневного Солнца и минусовые ночные температуры заметно, но постепенно съедали рекордный снежный покров, не давая ручьям сразу разлиться реками.

      Сухие апрельские дни также способствовали быстрому испарению влаги и раннему приходу весны.

      Возможно из-за расстройства от печальной новости, а возможно и ещё отчего-либо, но Платон, наконец, по-настоящему заболел. Накануне первого апреля, словно в шутку, у него поднялась температура. Даже после её некоторого искусственного снижения она оставалась на уровне +38℃.

      Утром пришлось вызвать врача на дом и взять до понедельника больничный. Четверг и пятница прошли в лечении. Только в субботу он пришёл в норму, появилась и работоспособность.

      С ранней весной рано пришла и Пасха.

      А накануне её с Платоном произошло странное событие, которое можно было посчитать и каким-то знамением.

      В ночь с третьего на четвёртое апреля, ближе к утру, он внезапно почти проснулся, перейдя из стадии крепкого сна в стадию дрёмы. И какой-то спокойный, приятный и уверенный мужской голос с правой стороны из-за головы спящего корректно, но настойчиво укорил его за так и ненаписанное стихотворение ко Дню Победы.

      Платон вынужден был, то ли мысленно, то ли вслух оправдываться:

      – «Но я же решил стихов больше не писать, даже вообще!».

      – «А ты и не пиши, если не хочется! А это стихотворение допиши!».

      – «Так я же его ещё и не начинал!».

      – «Как же не начинал? А эти строчки чьи?!».

      После этого голос, в тусклом сером свете проявившийся в меру бородатого и волосатого мужчину средних лет, в серо-белом одеянии поверх головы и тела, начал декламировать так хорошо знакомые Платону строки.

      – «Да! Это моё?!» – удивился поэт.

      – «Конечно, твоё!» – подтвердил голос.

      – «А где же всё это? Я что-то не припомню!».

      – «А это у тебя записано в других стихотворениях и в других местах!».

      Платон начал было судорожно соображать, где могли бы находиться его записи с этими строчками, но неожиданно испарившееся