Ярослава. Знахарка. Марина Владимировна Дечко

укол. Спасение. Только Анке хуже.

      Лицо серое, осунувшееся. На лбу – крупные капли холодного липкого пота. Слабый голос сорвался на крик.

      И Яра не выдержала. Схватила бабу за руку, прокричав Крайе:

      – Бабушка, макового молока! Скорее!

      Яра понимала, что это – крайний выход. Но по-другому нельзя. Иначе та помрет от боли.

      Старуха поднесла небольшую склянку с беловатой жидкостью, и Яра влила несколько капель в рот несчастной. Та болезненно скривилась, но ту же проглотила снадобье. Смолкла.

      – Ты сделала все, что могла, – сухая ладонь опустилась на плечо Яры, а голос прозвучал еще нежнее: – Не каждая знахарка справится с такими ранами. Ты сдюжила.

      И Крайя погладила внучку по голове, пытаясь успокоить:

      – Иди, приляг. Тебе тоже нужен отдых. Я попрошу Свята переложить ее на лавку.

      Яра не слушала. Она просто выполняла волю Крайи, как всегда. Просто знала – та любит ее.

      Старая знахарка уложила на раны примочки, а затем укрыла раненную тонким полотном. Скоро у Анки начнется жар, и незачем ей гореть под пуховым покрывалом.

      Старуха вышла во двор и оглядела застывших селян.

      – Яра помогла девке. Теперь та в руках одиного. – Крайя оглядела толпу, и, не заметив в ней храмовника, даже не спросила – сказала: – Богослав знает об Анке? Скажите, что нареченная его жива. Пусть песнопения за здравие звучат в храме его. – Она указала рукой на Свята и махнула головой в сторону избы: – Помоги.

      И ушла.

      Свят тут же бросился за ней, пропустив уговоры батьки мимо ушей.

      – Переложи девку на лавку, – попросила старуха, когда он вошел. – Бережно!

      Она скатала небольшой валик из льняной ткани, уложив его под голову Анки.

      – Яра оставила лукошко, я вот принес… – Свят указал рукой на плетеную корзинку, оставленную им в углу. – Сердится…

      Крайя внимательно поглядела на Свята и тихо проговорила:

      – Дай ей часу, дитя. Она поймет.

      И открыла дверь, провожая того внимательным взглядом.

***

      Гай обернулся по сторонам.

      Руки бегали привычно, сноровисто. И что с того, что забирали не только принадлежащее хлопцу?

      Знать, барины при хоромах княжеских и так не голодают. А ему семью кормить. Мамку, обессиленную за долгие зимы болезни, что свела остатки разума не просто во тьму – в безумие. И двух сестер, что уже сейчас маялись теми же головными болями, как и у самой родительницы.

      Если так пойдет и дальше, сестры станут безумными скоро. Спустя зиму или две. Три от силы.

      А тогда не только добыча еды – вся работа по дому на него тяжелой сумой ляжет.

      И ведь у отца хватило совести оставить не только супружницу, потерявшую разум, но и детей своих. И на кого оставил? На Гая, которому всего-то за десять зим минуло?

      Помнится, раньше он, рыжий олух, храбрился, лет себе добавляя. Все хотелось поскорее старше стать. Не хлопцем голодраным – мужиком статным себя ощутить.

      Оттого и бородку огненно-рыжую, жиденькую