Спасти Винни. Ден Истен

уголовного розыска на исходе вторых суток…

      Старичок посетовал, яростно накручивая колесо:

      – Да что ж такое?! Одни новости! Песню бы какую душевную!

      Наконец, сквозь помехи и треск прорвалась песня «Как молоды мы были». Морщины на лбу старичка разгладились, а глаза закрылись в блаженстве. Он вытянул ноги в стоптанных туфлях и весь обмяк, отдаваясь льющейся из динамика мелодии.

      Они замедлили шаг.

      – Хорошая песня, – сказал Ежевичкин.

      – Хорошая, – согласилась Капа и добавила со вздохом. – Но почему-то с каждым годом слышать ее все грустнее.

      Она крепче сжала его руку.

      Впереди наблюдалось небольшое скопление людей. Возле памятника Пушкину стоял невысокий полный человек в мятом костюме. Судя по его напряженному лицу и нервному покашливанию, он явно к чему-то готовился. Люди – обычные прохожие – терпеливо ждали.

      Капа и Ежевичкин встали в стороне. Оратор погладил бронзовую ногу Пушкина (видно, на удачу) и вскинул правую руку. Важно выпятил нижнюю губу, сдул челку с потного лба и с жаром продекламировал:

      Легко ли сочинять стихи, хотите вы спросить?

      Легко ли заплести из слова кружева?

      Да так – чтоб в печень?! До глубин души?!

      До самой кромки вросшего ногтя?!

      Я вам отвечу как поэт, как гений

      И как творец, обласканный судьбой,

      К чьей мраморной последней колыбели

      Потянутся народною тропой:

      Надеть слова на нить души ранимой –

      Совсем не мясо на кривой шампур.

      Дотронуться строкой, прекрасной, милой –

      Не шлепнуть девушку игривою рукой!

      Творить, любить, страдать – удел поэта,

      Средь миллиона слов найти одно

      Вам не дано!

      Он выдохнул, промокнул рукавом пот и картинно поклонился под жиденькие аплодисменты.

      – Тебе понравилось? – спросила Капа.

      – Нет, – не задумываясь, ответил Ежевичкин. – У нас в команде кок был – он тоже нечто подобное сочинял. Так и говорил про свое творчество: что попало. И готовил так же. Вот, что он успел сочинить, перед тем как его на берег списали. Настолько редкостный бред, что я даже запомнил.

      Ежевичкин поставил ногу на бордюр и, вытянув руку, завыл:

      Я морковочку в ломтик скрошу,

      И говяжьи кости промою,

      И лучок тонким кругом взрублю,

      И свеколку нарежу с любовью!

      Сухари мелкой пылью взрыхлю,

      И просею муку белым снегом,

      И белки от желтков отделю,

      И все это – в духовку с разбега.

      Я готовлю, пеку и варю!

      Я творец в белоснежной одежде!

      Каждый день в моем скромном меню

      На тарелках любовь и надежда!

      Капа захохотала.

      – Какая прелестная чушь! Что попало!

      – Потому и списали на берег – замучились это слушать и есть несочетаемое, – ответил Ежевичкин и обернулся на звук аплодисментов. Сквозь