Караваджо, или Съездить в столицу, развеяться. Геннадий Кучерков

станку, на котором вертикально стояло огромное полотно высотой не менее трёх метров. На нем уже был нанесён тёмный фон по краям, тщательно выписана голова пожилой женщины с выражением глубокой печали на лице. В стадии завершения находились две головы молодых красивых девушек. Контуры двух стоящих мужских фигур, а также фигура Христа, были только обозначены.

      Задремавший пассажир электрички ясно сознавал во сне, что видит будущую картину Караваджо «Положение во гроб» в процессе её создания, и понимал, что пожилая женщина на холсте должна олицетворять мать Иисуса. Но лицо её почему-то было лицом его давно умершей родной матери. Подсознание вытолкнуло её образ из своих недр без всякой, казалось бы, связи с тем, что ОН сейчас видел во сне.

      В молодости ОН доставил матери немало огорчений, и в памяти его навсегда осело печальное выражение её лица в окне, когда ОН, в очередной раз надолго покидая дом, оглянулся, чтобы помахать рукой на прощание. И именно это выражение ОН видел сейчас на лице матери Иисуса. Этот образ изредка посещал его, пока она была жива. Чаще всего тогда, когда его совесть вдруг напоминала, что у него где-то есть бесконечно любящая мать, обременённая серьёзными болячками и заботами о младших двух детях, тоже не ставших для неё подарками судьбы. ОН бросался к столу написать письмо. Но письма эти были почти всегда короткими и не сильно отличались по содержанию. Обычно спрашивал о здоровье, как и что у них там в семье, а о себе отделывался привычными фразами, которые сводились по смыслу к словам: «у меня все нормально, жив, здоров, работаю».

      После смерти матери – это тревожное выражение её лица стало постоянным укором для его совести. Потому что и «доглядеть» её толком, ОН не сумел. После смерти отца забрал к себе на другой конец страны. Но нашла коса на камень: мать и его жена. Жена проявила качества характера, о которых он раньше даже не догадывался, и которые никогда не хотел бы в ней увидеть. Впоследствии, когда сын встанет на ноги, ОН с ней расстанется. А тогда, не в силах видеть такой разлад и не желая принимать чью-либо сторону, ОН поселил мать в отдельной квартире.

      И обрёк её на одиночество. Стараясь, чтобы она ни в чём не нуждалась, забегал часто, но не задерживался, так как постоянно был чем-то занят. Это были 90-е, копейку на содержание семьи приходилось собирать на подработках сразу в трёх местах. По выходным мотался по базам за продуктами. Где-то удавалось достать коробку китайской тушёнки или флягу пальмового масла, в другом месте ящик мороженных американских окорочков, ещё где-то – пакет сухого молока.

      А тут ещё инфаркт случился, совсем не кстати. Мать жаждала общения, воспоминаний о былом, рассказов о его планах, о том, как и что у него на работе, а ОН думал о том, как бы побыстрей добраться до своей квартиры, до своего рабочего стола, а то и до дивана, до подушки.

      Устав от жизни, от болячек, а ОН знал теперь, что и от его недостаточно внимательного отношения к ней, она решила уйти из жизни и отказалась от лекарств и пищи. Ни ОН, ни наблюдавшие её врачи