Полуостров. Сергей Валериевич Яковенко

раз поглядел на меня, как бы уточняя, реальность ли это. Я, давясь рвущимся наружу смехом и утирая выступившие на глаза слезы, утвердительно кивнул. Пушкин-Трахтенберг, не меняясь в лице, снова опустил взгляд до долу, осторожно оттянул резинку штанов, и как только увидел что творится внутри, резко отпустил, от чего, и без того сильно натянутая резинка, смачно шлепнула его по внушительному пузцу. Виталик еще раз испуганно огляделся, убедился что никто, кроме него, этого позора не видел и тихо прошептал:

      – Вот же суки, а?

      Без злобы, даже без обиды. Просто тихо и обреченно. А затем с досадой плюнул.

      – Они там что-то про должок говорили, – переведя дыхание, сказал я.

      – А? – не понял Виталик.

      – Ну, менты эти. Я у них спросил, что это с тобой, а они ответили, что ты им был должен что-то, ну, или вроде того. Сказали, что сам расскажешь.

      – А… Да пошли они.

      – Ясно, – для чего-то сказал я, хотя мне было совершенно ничего не ясно. Но допытывать Виталика не было ни надобности, ни желания, поэтому я постарался скорчить серьезное, сочувствующее лицо и сказал: – Ну, что? Я тогда пошел? А ты езжай к тетке, отмоешься, отоспишься…

      – Да к какой теперь, нахрен, тетке? Меня же там весь поселок знает! Засмеют так, что потом ни в жизнь не отмыться. Я теперь вообще не знаю, что мне делать! Хоть назад пешком иди!

      Он, наконец, заметил бутылку холодной минералки, рывком поднял, нервным движением сорвал пробку и надолго прильнул к горлышку. Я же теперь стоял в полной растерянности. Улыбка одним махом стерлась с лица, а ощущение какого-то злого рока, связанного с неблагополучным попутчиком, на этот раз не вызвало ничего, кроме раздражения. Я вздохнул. Виталик, видимо, это заметил и, сделав над собой усилие, оторвался от спасительной, прохладной влаги. Он еще не успел проглотить набранную в рот воду и поспешил меня успокоить, отрицательно жестикулируя в воздухе указательным пальцем, а когда, наконец, проглотил, быстро затараторил:

      – Не, не, не, не! Братуха! Не! Вы вообще не заморачивайтесь по поводу меня! Серьезно! Я сам разберусь! Даже не парься, брат! Все путем! Ты че? Вы и так для меня уже дофига сделали. Да и натерпелись из-за меня. Вон усатому вашему вообще глаз подбил, блин. Да и кто я вам? Не, не, не! – Виталик снова отрицательно помахал руками в воздухе и, для убедительности, замотал головой, а затем поднял руки ладонями вперед, прощаясь и добавил: – Так что это… Отдыхайте, короче! Я сам разберусь. Добро?

      – Ну, как знаешь, конечно… – неуверенно промямлил я, хотя после такой пронзительной, искренней речи мне, вдруг стало, по-человечески жаль Пушкина.

      Я предложил ему денег на обратную дорогу, но тот категорически отказался, ссылаясь на то, что намерен что-нибудь придумать и все-таки остаться здесь. «Ну, не приглашать же его с нами отдыхать, в самом-то деле?», – подумал я и тут Виталик, словно услышав мои мысли, как-то осторожно и виновато посмотрел на меня:

      – Слышишь, Серега, а что если я с вами пару деньков перекантуюсь, а? Вы же, вроде, дикарями отдыхать едете? С палатками?

      В