Точка невозврата. Марина Иванова

– шалопая, жила какой-то своей, непонятной Валерке жизнью. Никуда не ходила, только на работу, ни с кем не общалась, могла часами сидеть в кресле перед сломанным телевизором и смотреть на пустой экран. Валерку она никогда ни за что не ругала, ей было всё равно, ночует ли дома подросток двенадцати лет, посещает ли он школу, в каком виде он приходит вечером, она без слов и порицаний забирала его грязную, а порой и порванную одежду, стирала, штопала, а он, знай себе, пользовался свободой. Да так пользовался, что жители соседних домов десятой дорогой обойти его старались, да взгляд отводили, коль уж довелось столкнуться. Грозен он был, мстительностью отличался и яростью неукротимой, соседи связываться боялись. Один осмелился, замечание сделал. Вежливо так, спокойно, мальчик промолчал, только глянул хищным зверёнышем, а ночью все четыре колеса новенькой, блестящей иномарки соседа проколол.

      Или на днях мамаша, гуляющая на детской площадке с малышом, покосилась неодобрительно в сторону угрюмого мальчика, развалившегося с банкой коктейля на скамейке, не сумела презрения и негодования скрыть, а он запомнил, обыскал подъезды ближайших домов, нашёл в общем коридоре коляску этого малыша, поднялся повыше, на семнадцатый этаж дома, вышел на балкон и отправил транспортное средство в полёт. Что уж о ровесниках говорить, самые отчаянные глаза опускали и с дороги сворачивали.

      А тут, как отец на тётку налетел, оробел вдруг лихой Валерка, забился в угол, смотрел полными ужаса глазами, и губы мелко тряслись. И понимал, что заступиться надо, люто в тот момент возненавидел парень отца, но не мог заставить одеревеневшее, чужое тело двигаться. Так и смотрел, а потом, когда тётке вырваться удалось, совсем уж постыдно выскочил из комнаты, зацепился за дверной косяк, упал, растянувшись на полу, подскочил и опрометью бросился за дверь.

      В подъезде, миновав один лестничный пролёт, мальчишка остановился. Сердце колотилось барабанной дробью, из груди рвались всхлипы, а злость, больше на собственную трусость, чем на буйство отца, заставляла вновь и вновь бить кулаком в стену и рычать, рычать раненым зверем.

      Тётка вышла через полчаса. С вещами. Валерка скатился по лестнице, встал перед ней, опустив голову, глянул исподлобья виновато, вздохнул, не умея извиняться.

      – Не надо, Валер, – сухо и без каких-либо эмоций, проговорила тётка. – Не нужно, не извиняйся. Ты по большому счёту, совсем мальчишка ещё…

      – Тётя… Я это… я не хотел, не смог просто…

      – Я ухожу, – властным жестом остановила неловкий поток его слов она. – Совсем ухожу. Натерпелась я и от отца твоего, и от тебя тоже. Спокойно хочу свой век на земле дожить.

      – А как же я? – шепнул мальчишка.

      – Ты? Да как и раньше. – Она равнодушно пожала плечами, скользнула по тщедушной мальчишеской фигурке ничего не выражающим взглядом. – Пей, воруй, дерись, что с тобой станется? Только меня, племянничек, в дела свои бандитские не впутывай.

      Он съёжился, втянул голову в плечи, словно от удара защищаясь, а тётя