Принцесса викингов. Симона Вилар

глаза?

      Позже аббат Далмаций, звеня надетой под сутану кольчугой, спросил девушку:

      – В Париже только и говорят, что дочь графа Беренгара из Байе стала наложницей Роллона Нормандского. Однако выходит, что вы, дочь моя, живете во грехе с его младшим братом?

      – Это гнусная ложь! – свирепо огрызнулась Эмма. Ей не пришлись по душе настойчивые расспросы этого воина-аббата, не нравился его насмешливый взгляд.

      – Ну как же так, дочь моя? Роллон сам утверждает это.

      – Преподобный отец, удовлетворит вас, если я сообщу, что мы живем с Атли Нормандским как брат с сестрой?

      – И вы не принадлежите в библейском смысле ни одному из нормандских братьев?

      – Ни в коем случае!

      Далмаций хмыкнул и окинул её с головы до ног откровенно плотоядным взглядом.

      – В таком случае, либо вы владеете колдовскими чарами, удерживающими братьев на расстоянии от вас, либо оба они просто глупцы!

      И он вызывающе расхохотался.

      Эмма приблизилась, глядя на воинственного аббата снизу вверх.

      – Вы не мой духовник, святой отец, и я не намерена вам исповедоваться. К тому же, я не вижу, что за дело вам или Роберту Нейстрийскому до того, с кем я делю ложе.

      Аббат Далмаций сразу стал серьезен.

      – Ошибаетесь, дитя мое. С кем предается греху графиня из Байе – это одно, а вот кому отдает свое тело принцесса франков – совсем иное дело. И ваш дядя, герцог Нейстрийский, весьма заинтересован в этом. Ибо от этого зависит, какой договор он уложит с Роллоном.

      Но то, что Далмаций не получил указаний увезти племянницу Роберта из Нормандии было совершенно ясно. И пожалуй это принесло Эмме некоторое облегчение, ибо то, как держался с ней Далмаций, подсказывало, что ничего доброго в Париже ее не ждало бы. Так что скверный осадок, оставшийся от этого бесцеремонного допроса, не рассеял даже подарок от герцога – великолепное шелковое платье с золотым шитьем. Эмма велела убрать его подальше в сундук, решив, что если и наденет его когда-либо, то на это потребуются особые причины.

      В ту ночь она вновь легла с Атли, заставив себя приблизиться к нему. Может с ним она сможет забыть о своем волнующем чувстве к Ролло?

      Из этого, однако, ничего не вышло. Кроме мучительного напряжения и отвращения, когда Атли стал целовать её, в Эмме проснулся и страх. Из того что ей пришлось некогда пережить, она помнила, что соитие с мужчиной – это боль и мука. И её руки, только что обнимавшие юношу, вдруг уперлись ему в грудь, она оттолкнула его и, дрожа, отстранилась, пряча лицо в мех.

      Атли невнятно бормотал какие-то нежные слова, молил о прощении. Ей же невыносимо хотелось расплакаться.

      – Атли, я постараюсь, и когда-нибудь…

      – Тогда я буду счастлив как никогда в жизни. Я по-прежнему готов ждать.

      С тех пор Атли больше не прикасался к ней, хотя опочивальня у них и оставалась общей. Порой на ложе они болтали о том о сем, иной раз брали в постель лакомства, ели, смеялись.