Камера. Джон Гришэм

в комнате слышалось лишь неровное гудение кондиционера. Не в силах выдержать взгляд Сэма, Адам начал разлиновывать страницу блокнота. Исчеркав ее донизу, он усилием воли заставил себя просунуть сквозь решетку визитную карточку.

      – Меня зовут Адам Холл. Я работаю в юридической фирме «Крейвиц энд Бэйн», Чикаго.

      Сэм придирчиво изучил карточку с обеих сторон. Адам неотрывно следил за его морщинистыми, желтыми от никотина пальцами. Мертвенно-серое лицо клиента покрывала пятидневная щетина. На лоб и виски падали длинные сальные клочья седых волос. Облик Кэйхолла ничуть не напоминал ни мужчину, мелькавшего в кадрах телехроники, ни запечатленного фоторепортером в 1981 году главного участника последнего судебного процесса. Сэм превратился в старика: истончившаяся кожа висит под глазами складками, глубокие борозды пролегли на щеках и лбу. От прошлого сохранились лишь ярко поблескивавшие зрачки.

      – А вы, еврейская братия, смотрю, так и не успокоились? – Его ровный голос оказался даже приятным, лишенным и нотки раздражения или злобы.

      – Я не еврей. – Адаму чудом удалось выдержать проницательный взгляд.

      – Как же ты тогда работаешь на «Крейвиц энд Бэйн»?

      Карточка легла в сторону. В словах Сэма звучало бесконечное терпение, ставшее привычным для того, кто девять с половиной лет провел в одиночной камере.

      – Все сотрудники фирмы в абсолютно равных условиях.

      – Замечательно. Торжество закона и полное соблюдение гражданских прав.

      – Разумеется.

      – Сколько там сейчас партнеров?

      Адам пожал плечами. Количество партнеров менялось каждый год.

      – Около полутора сотен.

      – Значит, сто пятьдесят человек. И сколько среди них женщин?

      – Право, затрудняюсь ответить. Скажем, дюжина.

      – Дюжина, – повторил Сэм, почти не разжимая губ. Руки его неподвижно лежали на столе; усевшись перед оконцем, он еще ни разу не моргнул. – Значит, менее десяти процентов. А черномазых?

      – Не могли бы мы называть их чернокожими?

      – Отчего же, хотя и этот термин уже устарел. Теперь они именуют себя афроамериканцами. Думаю, ты достаточно политкорректен, чтобы знать такие мелочи.

      Адам молча кивнул.

      – Так сколько ваших партнеров являются афроамериканцами?

      – Четверо, по-моему.

      – Менее трех процентов. Жаль, жаль. «Крейвиц энд Бэйн», бастион справедливости и оплот демократии, оказывается, не очень-то приветствует в своих стенах афроамериканцев. Вместе с представительницами прекрасного пола, замечу. Не знаю, что и сказать.

      Адам бесцельно водил ручкой по блокноту. Он мог бы, конечно, поспорить, привести цифры, ведь женщины составляли почти треть сотрудников, а на юридических факультетах руководство настойчиво подыскивало лучших чернокожих студентов. Он мог бы рассказать, что иски с обвинениями в дискриминации фирме предъявили двое белых выпускников, чьи вакансии в последний момент были просто ликвидированы.

      – Много ли в фирме