Пропавшие в Эдеме. Эшколь Нево

одходящего слова, на самом деле у меня похолодели лопатки. И копчик. Я весь похолодел, глядя на маленькую фотографию, которая была даже не на первой полосе, а на одной из последних, рядом с некрологами. Смотреть второй раз не было нужды. Это он. Тогда, в Ла-Пасе, мы провели вместе всего несколько часов, но его лицо врезалось мне в память. Точеный нос. Глаза – даже на черно-белом снимке в газете было видно, насколько они светлые. Бородка – на вид как будто монашеская.

      В краткой заметке под фотографией сообщалось, что Ронен Амиров, двадцативосьмилетний израильский турист, погиб в аварии на Дороге Смерти в Боливии, во время медового месяца. Его велосипед, как там было написано, не удержался на дороге и упал в пропасть. Его жена, Мор Амиров, находилась рядом и вызвала помощь, но, когда спасатели приехали, им ничего не оставалось, кроме как констатировать смерть. Тело отправлено в Израиль. Похороны состоятся в ближайшие дни.

      Плакать над этим объявлением я не собирался. В тот момент у меня в жизни были гораздо более существенные поводы горевать, чем смерть этого парня, – тем более что я едва его знал. И вообще, я редко плачу. Я плакал, когда родилась Лиори – точнее, когда ее впервые положили на меня. Плакал в первую ночь без Лиори, в новой квартире, когда мы говорили с ней по телефону и она попросила меня прийти к ней во сне. Вот, кажется, и все.

      Может быть, каждый раз, когда мы плачем, явным становится все, что раньше было скрыто. Как налоговая квитанция, которую тебе присылают раз в год.

      Так или иначе, спустя несколько дней якобы-колебаний – таких, когда в душе ты уже все решил, – я поехал на шиву[1]. Но, только выбравшись из тель-авивских пробок и выехав на автостраду, я заметил, как волновался, перед тем как снова увидеть Мор из Ла-Паса.

      Дурацкое слово – «волновался». Всякий раз, когда я провожу семинары, в конце люди говорят мне: ах, было так волнительно. И чем чаще я такое слышу, тем меньше это меня волнует. Скорее я был… взбудоражен. Вот это слово я ищу. Чем ближе к цели, тем более взбудораженным я был. Живот у меня свело, как после тренировки. Мысли будто утягивались в открытое окно. Музыка, которая лилась из радио, влетала в одно ухо и тут же вылетала из другого. И все ярче мне вспоминалось, как две недели назад Мор неожиданно ночью пришла ко мне в комнату.

* * *

      Она заговорила со мной на улице. Спросила по-английски с израильским акцентом, не знаю ли я, как пройти в кафе-мороженое Хуана. На секунду я задумался, не поддержать ли игру, ответив по-английски, но что-то в ее взгляде, видимо, подействовало на меня сразу же. Я ответил ей на иврите, что как раз иду туда и они с ее другом могут составить мне компанию.

      У нее загорелись глаза, она дотронулась до моего плеча – украдкой, двумя пальцами, быстро, как электрический разряд, и сказала:

      – Израильтянин? Ничего себе. Никогда бы не подумала, с твоим-то ростом.

      – Да, – сказал я. – Знаю. Многие так говорят. И я не совсем… в подходящем возрасте. В смысле, для путешествия после армии[2].

      – А что? Сколько тебе лет?

      – Тридцать девять, – признался я.

      – Тебе столько не дашь, – отрезала она. В ее словах не было флирта. Просто факт.

      Ее друг, который до этого момента молчал, протянул мне руку.

      – Ронен, – сказал он официальным тоном, который как-то не подходил для бэкпэкеров[3].

      – Омри, – сказал я и протянул руку в ответ. – Приятно познакомиться.

      – А я Мор. Привет! – сказала она. Ее рука осталась прижатой к телу.

      – У нас тут свадебное путешествие, – сообщил Ронен и приобнял ее.

      Не только приобнял, но и прижал к себе, как будто говоря: она моя.

      – Поздравляю, – сказал я и улыбнулся, стараясь, как семейный психолог, смотреть сразу на обоих, не задерживаясь взглядом на одном из них.

      – А ты? – поинтересовалась Мор, когда мы отправились в путь. – Что ты тут делаешь «в неподходящем возрасте»?

      – У меня путешествие после развода, – ответил я.

      – Вау, – покосилась она на меня. – Оригинально!

      Ронен ничего не ответил. У него была острая бородка, хорошо подстриженная, он недовольно ее поглаживал. Как будто мы нарушили какое-то неписаное правило вроде «не разговаривать на ходу».

      Потом в кафе он заказал ванильное мороженое. А она сначала попросила попробовать несколько видов и в конце концов выбрала карамель. Потом я тоже сделал заказ и расплатился, говоря по-испански. Уже неделю я изучал язык, и мне нравилось перекатывать во рту непривычные слова.

      – Как красиво ты говоришь! – Мор повернулась ко мне с ложечкой мороженого в руке.

      – Это не бином Ньютона, я здесь учусь на курсах, – ответил я.

      – И тем не менее, – сказала она и улыбнулась.

      В ее улыбке не было ничего особенного. Больше всего она напоминала мне улыбку старшеклассницы женской религиозной школы. Скромная. Стыдливая. Вообще, если бы в тот момент меня спросили, я бы с уверенностью ответил, что

1

Шива (от ивр. «семь») – традиционный вид траура, распространенный и в современном Израиле: семь дней после смерти человека его родственники проводят дома, а друзья и знакомые приходят утешать их. – Здесь и далее примеч. перев.

2

В Израиле почти всеобщая воинская повинность, в армии служат мужчины и женщины. После службы принято отправляться в путешествие – на срок до года. Многие израильтяне стараются поехать в отдаленные страны (в Индию, страны Латинской Америки и т. д.).

3

Бэкпэкеры – туристы, путешествующие с большими рюкзаками (часто они ездят автостопом, ночуют в палатках и т. д.).