Петля и камень в зеленой траве. Евангелие от палача. Георгий Вайнер

моя, голубонька, подружка моя бедная! Вот вражины проклятые! Все им неймется, заразам проклятым! Такую девку обидеть! Диссертацию завалить такого ученого человека! Ни дна чтоб им, ни покрышки, сукам казенным!

      Я высвободилась из его объятий – посмотрела в его круглое распаренное лицо, которому так не соответствовало выражение досады и огорченности. Володька, веселый неграмотный шалапут, попал к нам в институт по блату, быстро перессорился с начальством, подружился со всеми приличными людьми, пошумел, попьянствовал, всех раскритиковал, года два назад женился на дочке какого-то важного туза из Киева и уехал жить туда. Он там быстро продвинулся, часто приезжал в Москву и всегда заходил к нам в институт. Как я понимаю, его тормозит в продвижении к еще большим верхам только отсутствие ученой степени – он жалуется всегда, что нет времени «присесть, диссертацию махнуть».

      За розовое безбородно-гладкое лицо мы называли его Вымя.

      – Ну, Шурик, ты хоть скажи – не хулиганство ли это? – кипятился Володька. – Враги! Одно слово – враги рода человеческого! Такую работу спалить!

      – Спасибо, что хоть не на площади, – заметил Эйнгольц.

      – Ха! На площади! На кой черт нам эта оперетта! У нас есть котельные, кочегарки! Костров всей Европы не хватит на их растопку – сколько туда мудрости людской загрузили…

      – Что же будет? – невпопад безлично спросил Эйнгольц.

      – Плохо будет, – весело заверил Вымя. – Ты ведь знаешь, Шурик, что я ненавижу антисемитов. И скажу тебе откровенно и объективно – плохо будет. Евреям в особенности…

      – А почему евреям – в особенности? – упрямо спрашивал Эйнгольц.

      – Это долгий разговор. У нас шутят, что уезжающим евреям дают медаль «За освобождение Киева». Только я все чаще вспоминаю слова моего батька…

      – И что же тебе сказал твой батька? – спросила я равнодушно.

      – Он пацанчиком был еще, так стоял у нас в хате какой-то петлюровский командир. Вызвал он богатых евреев из местечка – собирать контрибуцию вместо погрома, и заявил им: «Слухайтэ, жидки. Чи Троцкому будэ, чи нэ – нэ знаю. Но вам, троценятам, будэм маму мордоваты!» Вот чего мне батька сказывал. Вопросы есть?

      – Нет, – ответили мы в один голос с Эйнгольцем.

      – Я Марию Андреевну встретил сейчас, она пошла к Колбасову, – сообщил Вымя. – Она его хочет уговорить… Только, по-моему, это разговор для бедных…

      – И я так думаю, – сказала я.

      – А что будешь делать?

      – Ничего. Выкину и позабуду.

      – Бро-ось, – недоверчиво протянул Вымя. – Такую работу классную – бросить? Что-то мне не верится…

      – А ты поверь, сделай милость. Я больше не буду этим заниматься.

      Вымя переводил недоуменный взгляд с меня на Шурика, потом снова смотрел на меня, и от красных его щек веяло жарким паром. Еще раз переспросил:

      – Ты это твердо решила?

      – Да.

      Он глубоко вздохнул и быстро сказал:

      – Продай мне.

      – Что продать? – не поняла я.

      – Диссертацию. Твою диссертацию.

      Даже