Разрыв-трава. Не поле перейти. Исай Калашников

Изотовна. – Голос его упал до шепота.

      – Какие могут быть сейчас разговоры? Спи, поговорим завтра.

      – Нет, сейчас, именно сейчас! – Перебирая руками по козырьку кровати, он приблизился к ней, сел на край постели.

      Настя отползла к изголовью, вся сжалась в комок:

      – Уйди отсюда! Уйди, идол!

      – Анастасия Изотовна, что вы!.. – Его руки шуршали, перебирая складки одеяла, сам он потихоньку придвигался к ней, до тех пор придвигался, пока согнутые Настины ноги не уперлись в бок. Он хотел их отодвинуть в сторону, но Настя, упершись руками в изголовье, со всей силой толкнула его. Грохнувшись головой об опечек, он уронил ухваты, сковородники, опрокинул ведро. Настя встала в рост на постели, пригрозила:

      – Только шагни ко мне – черепушку расколю!

      Сдерживая стон, Рымарев поднялся, сказал с жалобой в голосе:

      – Как вам не стыдно! Я же по-честному…

      – Дуй отсюда, не то худо будет!

      А утром он не встал как обычно, охал, растирал пальцами виски. На лбу у него багровела косая ссадина.

      – Простите, пожалуйста! – сказал он Насте. – Но честное слово, у меня не было плохих намерений. С чего вы?..

      – В другой раз знать будете.

      – О важном для вас и для меня хотел сказать…

      – Не будет у нас важных разговоров.

      – Почему, Анастасия Изотовна?

      – Потому что потому…

      – Ну хорошо… – Рымарев помолчал, потрогал ссадину. – Как теперь людям покажусь?

      – А ты не показывайся. Лежи, пока не зарастет. А зарастет, будь добреньким, поищи себе другое место для жительства.

      – Да почему, почему?

      – Опять почему. Жених у меня ревнивый.

      – Жених! – удивился он и, помедлив, уныло согласился: – Да, тогда, конечно… Но как я все объясню Стефану Иванычу? Как стану просить новую квартиру? Сразу поймут, что у нас что-то вышло.

      – Кабы вышло, не пришлось бы просить, – засмеялась Настя. – Да ты не горюй. Найду я тебе место, да такое, век будешь благодарить.

      В тот же день она сходила к Верке Евлашихе, сказала, что за постояльцем ей ходить некогда, а мужик он не вредный, хочется, чтобы жил по-человечески. У кого, как не у нее, Верки, ему будет жизнь хорошая?

      – Что ты его нахваливаешь, как цыган мерина. Пусть идет, – сказала она.

      И снова Настя осталась одна.

      Временами жизнь казалось ей до того нудной и тоскливой, что жалела – зря выставила Павла Александровича: хоть было с кем разговаривать. Теперь порой за целый день слова вслух не скажет. От подруг отдалилась, неинтересно стало с ними: одно на уме – женихи да сарафаны новые. К Татьянке и Максиму не пойдешь, потому что там Корнюха… Слух есть, опять он делает круги возле бывшей своей ухажерки – дай бог, чтобы у них сладилось, уйдет Корнюха жить на другой конец деревни, перестанет мельтешить перед глазами, и тогда она будет вечерами ходить к Татьяне и Максиму. Игнат у нее последнее время не бывает, как поселился Рымарев, так ни разу не зашел. Что ж это он? Может быть, ему недосуг? Татьянка сказывала,