Последняя патриотическая. Артур Чёрный

– прием в казаки. По двум заголенным спинам ходит нагайкою Карабах. Мы с Ордой наблюдаем.

      – Вот бы на видео снять.

      – Ага, «Вступайте в армию Новороссии!»

      Все ночи, полные огня

      Мы осели по двум комнатам и посещаем друг друга. Связист мельтешит почаще других и за два дня сожрал у нас большую весовую коробку конфет. Обокраденные, сидим мы на полатях, впустую хлебая чай.

      – Конфеты лупить сюда ехал?

      – А как вы хотели? Война… – разводит рукам Связь. – Завтра за новой приду, – прощается он у дверей.

      Не прошло чаепитие – ночной выезд. Наркоманы ограбили женщину: в поздний час шла домой, остановили, сняли золото, забрали мобильный. Мы прибыли одним экипажем и стоим на проспекте у летней шашлычной. Рядом машина комендатуры, двое бойцов с лейтенантом – вместо милиции, которой фактически нет.

      Что-то объясняет муж потерпевшей, говорит, что знает тех наркоманов, называет их адреса. Ехать недалеко и нужно просто их взять. Но – не милиция. Военные. Люди разных мышлений. Был бы наряд ППС, через полчаса наркоши уже лежали бы в отделении, в наручниках и избитые. По другому нельзя. Не доходит до наркоманского сердца самый лютый приговор суда. А удар сапогом в лицо достает до самого дна души.

      – В городе много оружия, – мерят боями и фронтами комендачи. – Ночью не стоит. Днем заберем.

      «Всё. Глухарь», – мысленно закрываю я уголовное дело.

      Выплывает из дворов какой-то военный. Встает на дороге и ловит такси. Пьяный и обе руки до локтей замотаны бинтами. Машет ими, как мумия. По документам – боец «Оплота».

      – Домой не могу уехать. А это, – протягивает он перед собой светящиеся во мраке бинты, – собака покусала.

      – Железные здесь собаки!

      Никогда не видел я таких ран.

      Комендантский час. Еще не полночь, не поздно по времени, и тепло – не замерзнешь без куртки. Пусто на улицах. Громадные темные здания вдоль проспекта, большие пятна света от фонарей и мы – молча стоящие в темноте фигуры с оружием.

      И содрогаясь, в пластмассу закованы,

      Воют в витринах голодные клоуны.

      Дико скрежещут их желтые пальцы о бледный порог.

      Клоуны бьются, выбраться рады бы —

      И провожают жадными взглядами

      Длинный багровый трамвай,

      Проползающий в ночь, как холодный хот-дог… —

      вспоминаю я к месту стишок. Да вот не ходят трамваи.

      У шашлычной еще не прошли разборки по грабежу. Покусанный все еще ждет на обочине. А по ту сторону дороги какой-то цыганский табор. Стоят во тьме на автобусной остановке и галдят на всю улицу.

      Подходим к ним с Хантом. Два мужика и две женщины. Одна с перехваченной бинтами головой, от бровей до затылка. Просвечивают сквозь белое кровавые красные пятна. Сама пьяная, взгляд блуждающий.

      – Ведро с мусором выносила, упала, – объясняет муж, еще трезвый.

      Документы у всех в порядке, а бинты на голове, заметно, наложены в больнице верной рукой.

      – Идите, – отдаю я им обратно паспорта.

      Вторая женщина