Армейские будни. Виктор Елисеевич Дьяков

пошёл на своё место и тут увидел в полумраке ночного казарменного освещения раздетого, лежащего под одеялом Виктора. Он не мог уснуть в такой «атмосфере» и с его лица не сходила брезгливая гримаса.

      – Ааа… собрат по нацменьшинствам, – старшина тяжело оперся о спинку койки Виктора. – Ты… ты говорят соловьём заливался, нацменьшинством своим козырял… Эх ты… румын долбаный. Какое ты нацменьшинство? Ты вообще никто, такой нации в Союзе вообще нет, понял?

      Виктор лежал вроде бы не обращая внимание на пьяного старшину, но устрашающий вид его разбитой физиономии не мог не тревожить – чёрт его знает, что у него на уме. А Франзен продолжал разглагольствовать:

      – Вот я нацменьшинство, так нацменьшинство… но я про это ни-ни, нигде не слова, ни то что в открытую, – старшину сильно повело назад и он еле удержался за койку, основательно тряхнув и Виктора. – А что бы я им сказал, они и так это знают, что я немец, то есть сука, сволочь, фашист, что мне нет веры… Вот что значит быть настоящим, низким нацменьшинством. Понял ты Оглы хренов? Я самое неуважаемое в Союзе нацменьшинство. Поол? – Франзен уже не мог чётко произносить некоторые слова, его язык заплетался. Евреи… жидьё проклятое, больше всех плачут, суки, жизни им тут нет. Их бы в нашу шкуру. Что нам остается – вешаться всем сходу… нас же ниже чурок поганых ставят… А ты говоришь нацменьшинство. Ты радуйся, что ты никто, тебя не трогают и то хорошо… Поол?

      – А что есть уважаемые нацменьшинства? – Виктор опустил ноги на пол и пытался тормозить кровать, которую продолжал дергать, раскачиваясь своим мощным телом старшина.

      – А как же, ты что разве не знаешь? Есть у нас такие, им все дороги открыты. Но они себя меньшинствами не считают, они себя наоборот лучше, выше всех считают. Власть ещё локти покусает, что жопы им целует, они их отблагодарят… – старшина уже начал заговариваться и, казалось, намертво приковался к спинке койки.

      Так тебе что, прямо так и сказали, раз ты немец, так мы тебя не берём, хоть у тебя и больше всех баллов? – задал конкретный вопрос Виктор, имея целью, чтобы Франзен вышел из своего положения маятника и перестал дёргать койку.

      И действительно вопрос возымел действие, старшина перестал качаться, ненадолго задумался.

      – Да не… ты что… рази такое можно вслух… неее… Они другое… Я ведь до армии один курс политеха кончил и бросил. А как призвали, вот дослужился, – Франзен кивнул на свои старшинские лычки. – Ну вот, тот змей очковый, полковник и говорит, раз вы институт бросили, так и у нас учиться как положено не будете… Сука… Это конечно отговорка… я то понимаю, я немец, в этом всё дело. Вон некоторые гражданские, грузины, азербуды, черти с рогами и с девятью баллами проходят, а мне и четырнадцати мало. Разве может быть советским политработником представитель фашистской нации… нее, никак нельзя… – Франзен утих, постоял и, перехватывая руками спинки кроватей спотыкаясь, пошёл