Иди за рекой. Шелли Рид

и моя семья встретила его с такой враждебностью и угрозами, я не могла придумать ни одной причины, по которой ему бы захотелось остаться в Айоле. Непримечательная девушка вроде меня уж точно не могла заставить его задержаться там, где все остальные ему не рады. Я глубоко вздохнула, взяла себя в руки и с той рассудительностью, какой учила меня мать, поклялась выбросить из головы всю эту ерунду. Уил уехал, и моя жизнь сегодня ничем не отличается от той, какой была вчера – когда я еще не успела заглянуть в его глубокие темные глаза.

      Вот только все время, пока я ковыляла до велосипеда и ехала домой, мне приходилось притворяться, что мне удалось себя убедить. Потому что в его глазах я увидела не только мужчину совершенно небывалого сорта, но и некую новую часть себя самой, с которой мне теперь совсем не хотелось расставаться.

      Глава шестая

      Когда я проснулась на следующее утро, события последних двух дней закружились в голове безумным вихрем. Нужно было отвлечься работой, и я заверила себя, что лодыжка, хотя по‐прежнему распухшая, все‐таки уже не настолько плоха, чтобы нельзя было вернуться к домашним делам.

      Прежде чем прохромать на кухню готовить завтрак, я вернула Огу костыли. Прислонила их к стене рядом с закрытой дверью его комнаты и подумала о нем на новый лад: каково это – быть Огденом, когда одной ноги лишился на войне, а на второй развилась гангрена, и теперь что это за нога – ни стопы, ни проку; да и все тело, когда‐то ловкое и проворное, теперь безвылазно в оковах инвалидного кресла. С того дня, как Ог вернулся с войны, его ярость – это, конечно же, шкура льва, под которой прячется ягненок его горя. Вив не скрывала своего неудовольствия от того, что ее солдат вернулся искалеченным, как ни старалась моя мать уговорить ее не стенать, а подчиниться Божьему замыслу. Когда Вив так внезапно умерла, я сердилась на Ога за то, что он недостаточно по ней скорбел. Но, возможно, для него ее отсутствие означало, что теперь будет одним напоминанием меньше о той, прежней жизни, которой он больше не мог соответствовать. Если я не в состоянии выдержать еще хоть день на этих костылях, каково же было сносить ужас своей послевоенной жизни бывшему искателю приключений?

      Я оставила костыли и прокралась к бюро в салоне. За откидной доской письменного стола я обнаружила мамины принадлежности для письма. Аккуратной стопкой лежали чистые бледно-лиловые листы: при жизни матери они были для меня под запретом, а после ее смерти их никто не трогал. Я отделила верхний листок и почти что приготовилась к тому, что мать сейчас рассердится и рубанет рукой у меня перед глазами. Я вытащила из серебряной коробочки безупречно отточенный карандаш и красиво написала: “Спасибо”. Сложив записку, я оставила ее перед дверью Ога, не рассчитывая получить – и действительно не получив – ответ.

      В последующие несколько дней у меня было много хлопот. Мы собирали и продавали отличные персики с июля, но самым сладким на западном склоне Колорадо фруктовый сахар становится в холодные ночи и теплые дни ранней