Тысячекрылый журавль. Ясунари Кавабата

нежной завязью бутонов. Он глубоко вздохнул.

      И зачем он пошел на эту чайную церемонию?.. Соблазнился письмом Тикако! Нехорошо. Но девушка с тысячекрылым журавлем и впрямь очень мила. От нее остается впечатление яркости и свежести.

      Может быть, именно из-за нее встреча с двумя бывшими любовницами отца не оставила горького осадка. Но когда он подумал, что эти женщины живут и продолжают тревожить память отца, а мать умерла, в нем закипело возмущение.

      И снова перед глазами всплыло безобразное родимое пятно на груди Тикако.

      Кикудзи снял шляпу и медленно шел навстречу бегущему по молодой листве вечернему ветру.

      И вдруг вдали, у храмовых ворот, он увидел госпожу Оота.

      Он огляделся – куда бы скрыться?.. Пожалуй, если взобраться по крутому склону, все равно какому, справа или слева от дороги, можно выбраться из храмовых владений, минуя ворота.

      Но он пошел прямо, не сворачивая с дороги. Щеки у него вдруг стали холодными и твердыми.

      Завидев Кикудзи, госпожа Оота двинулась ему навстречу, ее лицо пылало.

      – Я ждала вас. Мне захотелось еще раз вас увидеть, ведь неизвестно, когда мы теперь встретимся… Наверное, это дерзость с моей стороны, но… не могла я так просто взять и уйти.

      – А где же ваша дочь?

      – Фумико ушла с подругой… Вернется домой без меня.

      – И ваша дочь знает, что ее мама… что вы ждете меня? – спросил Кикудзи.

      – Да, – ответила госпожа Оота, посмотрев ему прямо в глаза.

      – Наверное, это ей неприятно. Мне кажется, наша случайная встреча на чайной церемонии произвела на вашу дочь тяжелое впечатление. Мне даже жалко ее стало…

      Кикудзи нарочно подбирал слова, чтобы его высказывание могло показаться и уклончивым, и в то же время грубым.

      Но госпожа Оота ответила очень откровенно:

      – Вы правы. Ей было тяжело встретиться с вами.

      – Еще бы! Ваша дочь достаточно намучилась из-за моего отца.

      Он хотел добавить: «Так же, как и из-за вас», но сдержался.

      – Совсем нет! – живо возразила госпожа Оота. – Ваш отец всегда был очень ласков с Фумико… Мне бы хотелось когда-нибудь, в спокойной обстановке, рассказать вам обо всем… Правда, девочка поначалу, как он ни старался, никак не могла к нему привыкнуть, но потом, уже к концу войны, когда воздушные бомбардировки страшно усилились, она вдруг резко изменилась. Не знаю уж, что с ней сделалось, но она вдруг стала очень заботиться о вашем отце… Нет, она не ласкалась к нему, а именно заботилась. Бывало, отправится в какую-нибудь дальнюю деревню за рыбой или за курицей. Одна. А ведь совсем еще девочка была. И бомбили все время. Так она и ездила – под бомбежками. Очень я за нее волновалась, представляете, что ей приходилось терпеть в дороге? Но она все равно ездила, очень уж ей хотелось угодить вашему отцу… В такую даль забиралась. Думаю, не раз подвергалась смертельной опасности. Но она так хотела… А ваш отец, он… он страшно удивлялся, почему вдруг Фумико стала так нежно к нему относиться… Да и меня поражала эта перемена. Я порой едва сдерживала слезы, глядя на нее, до того она была трогательной…