Изменить будущее. Михаил Васильевич Шелест

Отжимались от пола по сто раз, кулаки, набитые об макивары.

      Книжки мною были прочитаны по многу раз. Да и не шли они в мой преобразованный мозг. Ефремов ещё туда-сюда, а остальные фантасты, которыми я зачитывался в это время, отторгались как инородное тело. Я их не отрицал и не хулил. Они уже в моей голове выполнили свою функцию.

      Начал читать Доржа Санд, но тоже не пошла, хотя меня интересовал период гуситских войн. Да и вообще… Я так страдал без интернета с его возможностью заглянуть в историю, что я прочитал все имеющиеся у нас мемуары. Пытался чем-нибудь поживиться у школьной исторички, но оказалось, что у неё дома исторических книг нет, кроме Дюма. Историк, тоже мне… Это я о Дюма.

      Я понял, что тема про застеклённый балкон сейчас не пройдёт, но маме тему для размышления я дал. Не хватало мне полезной площади для моей мастерской. А с лоджией было бы неплохо. Если бы ещё окно и балконную дверь убрать, подумал я. Но об этом можно только мечтать. ЖЭУ выбебет и высушит. Даже за деревянную конструкцию, наверное. А уж если увидят, что дверь убрали, точно комиссию пришлют. Сейчас с самостоятельностью строго.

      А у трудовика заниматься «рукоблудием» уже опасно. Мы и раньше иногда упрашивали Гаврилу Афанасьевича построгать клюшки, корабль парусный выточить на токарном станке, табуретку домой. Он поощрял таких ребят. Я был не из них. Но когда мы с ним стали «делать деньги» и Афанасич пришёл в новом костюме и в шляпе, Светлана стала к нему захаживать чаще и пару раз застала меня за печатью «цифры». Она ничего не сказала, решив для себя, что лучше в мои дела не погружаться, как она сказала, «по…» и провела себя по горлу.

      В принципе, мне достаточно было сшить пару лёгких рубашек из «оцифрованной» или перекрашенной в синий цвет бязи, чтобы нашей семье жить в достатке: матери не напрягаться со студентами, а отцу не подрабатывать на второй работе. Да и из тонкой брезентухи, из которой рыбакам шили спецодежду, тоже могли получится приличные вещи. Попасть бы на швейную фабрику «Зарю»…

      Так я размышлял, пока не заметил, что за моей спиной стоит отец. Я бросил мазать.

      – А неплохо получается, – сказал он. – Гуашь?

      Он взял баночку с краской и прочитал:

      – Гуашь… Хитрый. Гуашью легче. Молодец. Очень неплохо.

      Я рисовал лес и на картине уже прорисовавал багульник и отблески заката на небе. Я не первый день рисовал на ватмане формата А-4, прикреплённом к мольберту, собранном в кабинете туда.

      – И мольберт у него настоящий. Где взял?

      – Сам собрал. На уроке труда.

      Отец удивлённо качнул головой.

      – Удивил два раза. Может что-то из тебя и выйдет, – задумчиво протянул он.

      – Не что-то, папа, а кто-то. Что-то из меня выходит каждое утро. Делов то…

      Мама вскинула глаза, заморгала и прыснула в кулак. Отец хмыкнул.

      – Юморит, мать. Смотри ка… Может Райкиным станет? И будет: «В греческом зале, в греческом зале…»

      – «Мышь белая», – добавил я, очень похожим на Аркадия Исааковича голосом.

      Мама не выдержала и залилась смехом. Отец