Тайный канон Китая. Отсутствует

И происходит это в процессе взвешивания, измерения, расчета, то есть как раз того, что, по мнению многих философов, от Аристотеля до Канта, и составляет сущность размышления.

      Ясно, что идея политики у Гуй Гу-цзы при всем ее прагматизме, который может показаться на первый взгляд циничным, вовсе не чужда морали – ведь она требует от властвующего отринуть себялюбие и доподлинно открыться миру, что и создает отношения доверия и искренности между людьми. Тайваньский автор Чэнь Инлюэ так и трактует «Гуй Гу-цзы»: эта книга, по его мнению, учит распознавать и держать под контролем разного рода «ничтожных людей». Впрочем, мораль у Гуй Гу-цзы, как ей и надлежит быть, сама есть форма жизни – спонтанное и совершенно безыскусное чувство своей со-общи тельности с другими. Не столько этическое учение, сколько этос, моральная атмосфера человеческой общественности. Открытость другому открывает предельность в человеческом существовании. Сознание этой предельности и знание соотнесенности сходящихся в нем несоизмеримых сторон и есть, собственно, «духовная просветленность», «сердечное бдение» мудрого. Не случайно тот же вопрос выбора между словом и молчанием, действием и покоем, «выходом в свет» и «сокрытием себя» всю жизнь беспокоил и отца китайского морализма Конфуция, который, совсем как Гуй Гу-цзы (да и каждый китаец), считал мудростью просто умение «сказать вовремя то, что нужно». Конфуцию принадлежит замечательное суждение, осеняющее собой всю великую традицию китайской учености, в том числе и стратегии:

      «Не поговорить с человеком, который заслуживает разговора, – значит потерять человека. А поговорить с человеком, который разговора не заслуживает, – значит потерять слова. Мудрый не теряет ни слов, ни людей».

      Как не потерять ни слов, ни людей? (Надо ли добавлять, что потерять можно только свои слова и своих людей и что, следовательно, для Конфуция люди живут совместно даже прежде, чем осознают себя.) На такой вопрос нет готового ответа. Вернее, ответ всегда уже имеется, но он «разлит в воздухе», взывает к нам непосредственным, самоочевидным присутствием правды жизни. В культуре эта правда запечатлена в безупречной выверенности ритуального жеста, которая выпестована многими годами учения и размышления и наполнена волей, идущей из глубины бдящего сердца. Согласно постулатам китайской стратегии, побеждает тот, кто лучше чувствует своего соперника. А для военного противоборства это означает, по мудрому слову Лао-цзы, что побеждает тот, кто «больше скорбит».

      Гуй Гу-цзы вовсе не так мелочен и не так далек от требований нравственности, как того хотелось бы некоторым его критикам из рядов узколобых конфуцианцев. Просто мораль для него есть условие и конечное осуществление его идеала политики. Этот идеал нельзя декретировать или даже изложить в виде набора объективных истин. Достижение его требует длительных усилий на пути «восполнения духа», «пестования воли», «осуществления помыслов» и прочих видов духовного подвижничества. Ясно теперь,