Стихотворения. Владислав Фелицианович Ходасевич

борьбе, надо назвать прежде всего молодого Владимира Набокова (тогда писавшего под псевдонимом Сирин). Неровные, но в целом доброжелательные отношения были у Ходасевича с Мариной Цветаевой.

      В первые годы жизни за границей Ходасевич написал свою последнюю и, возможно, вершинную книгу – «Европейская ночь». Она увидела свет в 1927 году в составе «Собрания стихотворений», под одной обложкой с двумя предшествующими книгами – «Путем зерна» и «Тяжелая лира». В поэтике Ходасевича снова произошли изменения. В последней его книге больше, чем в «Тяжелой лире», вещей и явлений реального мира. Тяжба с «малым и простым» продолжается. Поэт то презрительно отвергает его (страшное стихотворение An Mariechen), то готов признать моральное превосходство обделенного, нищего духом человека («Баллада», 1925) – но не отречься от своего грешного избранничества. Наконец, он создает балладу «Джон Боттом» – гимн человеку из толпы и его простой любви, разрушенной войной. И все-таки в целом мир буржуазной Европы вызывает у поэта какую-то гоголевскую смесь отвращения, презрения и особого художнического восторга. Классическая просодия в «Европейской ночи» сочетается с почти экспрессионистской пластикой:

      Уродики, уродища, уроды

      Весь день озерные мутили воды.

      Теперь над озером ненастье, мрак,

      В траве – лягушечий зеленый квак.

      Огни на дачах гаснут понемногу,

      Клубки червей полезли на дорогу,

      А вдалеке, где все затерла мгла,

      Тупая граммофонная игла

      Шатается по рытвинам царапин,

      И из трубы еще рычит Шаляпин.

      ‹…›

      Но сам поэт, помещенный в этот волшебно-уродливый мир, тоже убог и непрезентабелен. Его избранничество и одиночество лишены романтического ореола. Он всего лишь человек, а не «ангел или демон» – на что претендовал лирический герой «Тяжелой лиры»:

      Я, я, я! Что за дикое слово!

      Неужели вон тот – это я?

      Разве мама любила такого,

      Желто-серого, полуседого

      И всезнающего, как змея?

      ‹…›

      Этот (в конечном счете) выбор человеческого измерения мотивирует эстетические принципы Ходасевича – отказ от «зауми», от иррационализма, суггестии.

      …Заумно, может быть, поет

      Лишь ангел, Богу предстоящий, —

      Да Бога не узревший скот

      Мычит заумно и ревет.

      А я – не ангел осиянный,

      Не лютый змий, не глупый бык.

      Люблю из рода в род мне данный

      Мой человеческий язык…

      После «Европейской ночи» Ходасевич написал лишь несколько стихотворений. Одно из них, отсылающее к пушкинскому «Памятнику», подводит итог всему пути поэта:

      Во мне конец, во мне начало.

      Мной совершенное так мало!

      Но все ж я прочное звено:

      Мне это счастие дано.

      ‹…›

      Замолчав