Точное будущее. Лучшая фантастика – 2024. Дмитрий Казаков

ответил Гордон. – Человечество будет счастливо, даже если оно само не хочет этого.

      – Прям как я, – задумчиво сказала Елка.

      Вдали показался темный квартал, в котором была и ее муниципальная евродвушка.

      Мысль о гостевом браке уже не казалась такой уж странной.

      Не страннее, чем мир без богов.

      Юлия Зонис

      Дети нейросети

      1. Студент

      Все бы ничего, но вот сны…

      Ему снится еловая аллея, хмурые старые деревья, хмурое небо над ними и вереница спешащих туч. На аллее выкрашенная в тревожный желтый цвет скамейка, на скамейке девушка в сером пальто. У девушки курчавые темные волосы, выбивающиеся из-под шапочки. Он идет по аллее, несет девушке букет тревожных желтых цветов – нарциссов, всегда нарциссов. Девушка не смотрит на него. Девушка что есть сил глядит в пустоту, всматривается, пытаясь уловить в ней что-то невидимое.

      «Прости меня».

      Он становится на колени, опускает цветы на скамейку, берет руки девушки в свои. Ее ладони прохладные и влажные, в отличие от взгляда в них есть какая-то жизнь.

      «Прости. Я не хотел. Ты же понимаешь, я не хотел, это было подстроено».

      Девушка не отвечает.

      Вдалеке, у тусклых кирпичных зданий, санитары в синих халатах тащат с кухни бидоны молока или компота. В кругу ветра, болезни, обшарпанного кирпича и сосен ничего не меняется – ни за те сто дней, что он ходит сюда, ни за последние сто лет.

      «Прости меня, Женька».

      Вода тут была медленная. Медленно текла она в протоке, поросшей по дну длинными стелющимися водорослями, медленно колыхалась в пруду, где над опрокинутыми деревьями качалось опрокинутое зеленое небо, и по лицу девушки стекала медленными каплями. Точнее, девочки. Ганна Михайлова. Четырнадцать лет. Ученица 9-го класса средней школы поселения Околицы.

      Ганна стояла, прикрывая грудь – если это, конечно, можно было назвать грудью, – и смотрела не испуганно, а скорее с интересом. Юрек отвел взгляд.

      – У нас, – голос у Ганны оказался неожиданно низкий, хрипловатый, будто не четырнадцать, а все тридцать, – говорят, что бурсаки до девок дюже охочи. У вас там, в городе, своих, что ли, нет?

      Юрек пожал плечами.

      – В городе все есть.

      – Ага.

      Ганна вышла на берег, высоко поднимая голенастые ноги – наверное, потому что дно у пруда было илистое и засасывало, – и обмоталась красным спортивным полотенцем.

      – Вот Галка тоже считала, что в городе все есть.

      Тон у Ганны был все такой же, изрядно прожженный, будто жизнь она повидала и жизнь повидала ее.

      – Мне говорили, что ты долго смотрела на… хм… картину сестры. Вот пришел спросить, что ты там увидела.

      Девочка вскинула голову, длинные темные волосы хлестнули ее по щекам.

      – А тебе зачем? Я думала, бурсаки только сидят троеночие.

      – Почему бурсаки?

      – А кто вы, как не бурсаки? За девками подсматриваете. Покойников отмаливаете. И одежда на вас бурсачья,