Волчье кладбище. Тони Бранто

я. – Всё равно что лечить от пьянства алкоголем. В чём же мораль?

      – А мораль, – каким-то внезапно жёстким голосом изрекла Агата, – в том, что моя сестра совершенно не искушена.

      – А при чём здесь я?

      – Дослушай. Их дом в Ирландии окружён пастбищами. Только вчера утром Шивон делилась со мной. Рассказывала, какие ей в детстве фантазии приходили, как краски в её голове рождались с утра до ночи при взгляде на бесконечные выцветшие лоскутки возделанной земли…

      – Я точно должен об этом знать? – наморщил я лоб.

      – Потом были книги. Они-то и стали, как считала Шивон, её окном в мир. Но ведь и в них мир не настоящий, а сплошной обман! Мечтательные сопли о бурных страстях, словом, бульварщина, собранная матерью. Мать Шивон от жизни давно устала, сгорела как спичка. Материала гореть не осталось, хотя полыхала в молодости на всю катушку.

      – Это называется климакс, – заметил я. – Но мать мне определённо нравится.

      Агата продолжала, не слушая мои комментарии:

      – Сама жизни напилась, а дочь взрастила в четырёх стенах. Возможно, и правильно сделала, хотя Шивон известно о былом распутстве матери. На одной чаше весов пример цинизма и безнравственности, а на другой – собственные представления Шивон об идеальной жизни, преисполненной романтической чуши. Последняя чаша перевесила, как мешок гравия против перьевой подушки.

      – И тебя это сильно расстроило?

      Агата метнула в меня искры из бледно-голубых глаз, выглядевших огромными через сильные линзы.

      – Я бы предпочла равновесие, – сказала она значительно. – Понимаешь, как глупа и неопытна моя сестра? В таком состоянии легко в кювет слететь, сбиться с пути и наломать дров.

      – А я-то здесь при чём? – повторил я. – Со мной дорога как раз в кювет и обеспечена. Ведь ты же меня в Асмодеи[45] и зачислила! Уже забыла?

      Агата потупила взгляд и уставилась на мороженое. Потом уже менее напористо сказала:

      – Шивон здесь впервые, и я бы не хотела, чтобы кто-то её обидел.

      – А почему ты считаешь, что её обязательно обидят? – Я взял хромированную вазочку с ложкой и вновь развалился на стуле.

      – Она – ангел, – голос Агаты смягчился, лицо посветлело. – В незнакомом месте потеряет голову. Там хотя бы её пастбища, а здесь лес, Волчье кладбище…

      – А Ирландия что, какая-то страна ангелов, что Шивон…

      – Знаешь, что она сказала, когда наш лес увидела? – перебила Агата. – «Да это же настоящий Арденнский лес!»

      – А что плохого в Шекспире? – скромно намекнул я на широту своих литературных познаний.

      – Шекспира в их доме не было, – покачала головой Агата. – Шивон больна Джорджем Элиотом[46] и его пасторальными сказками о прекрасной девушке и внуке сквайра.

      Я изобразил презрение, хотя знать не знал об авторе и слыхом не слыхивал историй о девицах и дворянских отпрысках.

      Агату аж передёрнуло от возмущения:

      – Хэтти отвергла плотника Адама с добрым сердцем ради богатого наследника Артура. И к какому ужасу привели их тайные

45

В религиозной еврейской литературе – сластолюбивый демон-искуситель, убивший одного за другим семерых мужей Сарры.

46

Псевдоним английской писательницы Мэри Энн Эванс (1819–1880). Речь идёт о её романе «Адам Бид» (1859).