Аста ла виста, беби!. Татьяна Полякова

у него типично уголовная наколка. И на пальце. Думаю, привлекался. И в местечке его интересном подобрали, неподалеку пивнушка, где собираются бывшие зэки. Тебе туда, конечно, лучше не соваться, но если есть кое-какие связи… Ладно, я пошел. – Сергеев пожал мне руку и направился к выходу из отделения, а я пошла разыскивать медсестру, которая дежурила в вечер убийства.

      Медсестра оказалась дородной женщиной лет сорока. Я по опыту знала, как недоверчивы бывают такие тетки, и мысленно вздохнула. Однако женщина, взглянув на мое удостоверение (документы у меня имеются на все случаи жизни, иногда близость к сильным мира сего идет на пользу), приветливо улыбнулась.

      – Меня уж обо всем расспрашивали. Да я и не видела ничего, если честно. Ужас-то какой, – вздохнула она. – Теперь по ночам дежурить страшно, сидишь здесь одна на все отделение.

      – А почему одна? – поинтересовалась я, устраиваясь напротив.

      – Так ведь людей не хватает. У нас, к примеру, вместо двенадцати сестер только девять. Вот и приходится друг за друга дежурить. Раньше разрешали по две ставки брать, так и работали, а сейчас полторы, ну и кто тут за копейки надрываться будет?

      – Вчера вы тоже одна дежурили?

      – Нет. До девяти мы втроем, а уж ночью по одной остаемся.

      – Вы из отделения не отлучались?

      – Нет. Да и незачем мне было. Татьяна иногда к соседям ходит чай пить, а я не любительница.

      – Отсюда дверь палаты не видна, значит, вы не можете сказать, был охранник все время на месте или…

      – Он из отделения ни ногой. Ответственный. Очень жаловался, что покурить нельзя. Мучение, говорит.

      – Да, представляю. Может, он в туалет покурить ходил?

      – Нет, что вы, у нас строго. И я бы запах сразу почувствовала. У меня, знаете, в семье никто не курит, так я на табак всегда реагирую.

      – Значит, не курил. Но ведь парень мог выйти на лестничную клетку, а вы бы не увидели.

      – Мог, конечно. Но говорю же, он ответственный. Приятель к нему зашел, так он и тогда из отделения не вышел.

      – Какой приятель?

      – Да откуда ж мне знать? Окликнул его кто-то.

      – Вот об этом прошу вас поподробнее, – насторожилась я.

      – Да о чем говорить-то, я и не знаю. Я укол делала в четырнадцатой палате, дверь была приоткрыта, я и услышала, как они разговаривают.

      – Милиционер и его приятель?

      – Выходит, что так. Он его назвал «Юрик». А мы уж к тому времени познакомились, и я знала, что так парнишку зовут, ну, милиционера этого. Значит, его звали.

      – Почему его? Может, кого-то из больных?

      – У нас нет больного с именем Юра. У меня память хорошая, я всех быстро запоминаю.

      – Его мог окликнуть кто-то из больных. Ведь у вас в отделении посещение разрешено до шести, а было гораздо позднее, и посторонних в отделении быть не могло.

      – Разрешено, конечно, только до шести, но, если честно, приходят и позднее, мы на это глаза закрываем, если не устраивают концертов, как на днях в одиннадцатой палате. До двенадцати часов с коньяком и песнями. Хорошо, хоть девиц не привели.